Эксперименты империи. Адат, шариат и производство знаний в Казахской степи

Как можно проанализировать этот текст? Прежде всего мы видим, что образ русского чиновника утрачивает свою имманентность по отношению к объектам завоевания и покорения и приобретает синкретический характер. Представления о колониальной гегемонии совмещаются с местным восточным колоритом. Образ Соломона в данном случае не следует понимать только как изобретение А. И. Макшеева, пытавшегося очертить перспективу принятия казахами правил господствующего имперского дискурса. В этой картине запечатлена, на наш взгляд, и некая моральность, этическая система и комплиментарность, значение которых для местных жителей отлично понимал сам И. Я. Осмоловский, когда участвовал в этом судебном разбирательстве. С другой стороны, нет сомнений, что, принимая гибкие решения и обладая большим опытом взаимодействия с местным населением, русские чиновники разрушали некий эссенциализм мнений о колониальной политике и имперской угрозе. Так, наблюдая удачную трансформацию бывшего военного офицера в провинциального администратора (уездного начальника), востоковед В. П. Наливкин не без интереса отмечал, что в Туркестанском генерал-губернаторстве чиновник, «снабженный тогда относительно широкими полномочиями, в глазах народа являл собой прямого заместителя бека или хакима ханских времен, окруженный в народном представлении ореолом большого авторитета и власти»[594]. Одновременно с этим следует обратить внимание и на другие особенности текста А. И. Макшеева и понять, что не все в нем может быть достоверным. Для начала заметим, что работа была написана в конце XIX в. (в 1896 г.), когда события, связанные с завоеванием Центральной Азии, стали частью истории и литературных героических повествований. Сами же авторы в произведениях, предназначенных массовому читателю, стремились скрыть или заретушировать просчеты и ошибки того времени, способствуя восприятию своего текста в форме целостного непротиворечивого сюжета, воспринимаемого как положительный опыт управления, направленный на благо местных жителей. Действиям же русских чиновников зачастую придавался характер безмятежной уверенности — они знают, что и как нужно делать, в какой момент следует вмешаться, чтобы противостоять местной жестокости и насилию, непроизвольной жертвой которого должна была стать героиня рассказа — казахская девушка. У нас складывается впечатление, что русский чиновник способен не только подчинить своему влиянию самых разных участников этой истории, но и препятствовать без особого труда местным манипуляциям. В результате местное общество лишается права голоса и вынуждено практически безвольно подчиниться логике, выстроенной колониальным чиновником. Несмотря на то что автор пытается вырвать образ Осмоловского из большой колониальной истории и показать, что он обладает индивидуальностью, текст производит двойственное впечатление и содержит ряд характерных для ориентализма зарисовок — выстраивание неких «закономерных и объективных» линий, прослеживающихся как борьба дикости и цивилизации, закона и произвола[595].