Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

Тем не менее мир был необходим Бонапарту, чтобы завоевать трон Франции, точно так же, как война станет необходимой Наполеону, чтобы расширить основание этого трона за счет других европейских тронов. Впрочем, Бонапарт не строил никаких иллюзий относительно намерений своего вечного врага; он прекрасно понимал, что Англия заключила с ним мир лишь постольку, поскольку, отрезанная от своих союзников, не могла продолжать войну, и что она не даст Франции времени для того, чтобы та успела преобразовать свой военно-морской флот, а на это преобразование Бонапарту нужно было от четырех до пяти лет. Бонапарт был настолько убежден во враждебных намерениях Сент-Джеймского кабинета в отношении Франции, что, если ему говорили о нуждах народа, о преимуществах мира, о его влиянии на внутренний порядок в стране, на искусства, торговлю, промышленность — словом, на все отрасли, совокупно определяющие благополучие общества, он ничего из этого не отрицал, но говорил, что все это возможно лишь при мирном содействии со стороны Англии; при этом он полагал, что не пройдет и двух лет, как Англия весом своего военно-морского флота вновь будет нарушать равновесие в мире и своим золотом оказывать влияние на все правительства Европы. В подобные минуты мысль ускользала от него, перехлестывая через край, словно река, прорвавшая плотину, и, как если бы он присутствовал на заседаниях английского кабинета, у него возникало ощущение, что мир выпадает из его рук.

— Мир, несомненно, будет нарушен, — восклицал он, — и нарушит его, несомненно, Англия! В таком случае не благоразумнее ли будет опередить ее? Разве не лучше будет не давать ей время на получение преимуществ и нанести ей страшный и внезапный удар, который удивит весь мир?

И он погружался в глубокие размышления на этот счет, Франция же тем временем пребывала в напряженном внимании, а Европа наблюдала.

И в самом деле, поведение Англии вполне подтверждало подозрения Бонапарта, или, лучше сказать, в предположении, что первый консул хотел войны, поведение Англии как нельзя лучше отвечало его желаниям, и если ее и можно было в чем-то упрекнуть, так это в том, что она двигалась к намеченной цели быстрее, чем того желал Бонапарт.

Король Англии направил своему парламенту послание, в котором выражал неудовольствие по поводу вооружительных работ, проводившихся, по его словам, во французских портах, и требовал принять меры предосторожности, чтобы противостоять готовившимся враждебным действиям. Злонамеренность послания чрезвычайно разозлила первого консула, понимавшего, что его личная популярность усилилась благодаря этому желанному для всех миру, который ему только что удалось даровать Франции и который у него на глазах уже готов был развалиться.

И в самом деле, по условиям Амьенского мирного договора Англия должна была покинуть остров Мальту, но не покинула его. Она должна была покинуть Египет, но осталась там. Она должна была покинуть мыс Доброй Надежды, но сохранила его за собой.

В итоге, полагая, что необходимо выйти из этого тяжелого и невыносимого положения, которое представлялось ему хуже войны, первый консул вознамерился поговорить с английским послом начистоту и донести до него свое решение в отношении двух вопросов: эвакуации Мальты и эвакуации Египта. Он хотел предпринять необычную для него попытку: откровенно объясниться с врагами и сказать им то, чего никогда не говорил, а именно, правду о своих намерениях.

Вечером 18 февраля 1803 года Бонапарт пригласил лорда Уитворта в Тюильри, принял его в своем кабинете и посадил у одного конца огромного стола, а сам сел у другого. Они были вдвоем, как и подобает при встречах подобного рода.

— Милорд, — начал Бонапарт, — я хотел встретиться с вами с глазу на глаз и напрямую разъяснить вам мои истинные намерения, чего не смог бы сделать ни один министр.

Далее он провел полный обзор своих отношений с Англией с момента своего вступления в должность консула, напомнил о том, как в тот же день позаботился известить о своем назначении английское правительство, о высокомерных отказах, полученных им со стороны г-на Питта, о поспешности, с какой возобновил переговоры, как только появилась возможность вести их достойным образом, и, наконец, о последовательных уступках с его стороны ради заключении Амьенского договора. Скорее с болью, чем с гневом, он высказал огорчение, испытываемое им при виде полнейшей бесплодности своих усилий установить добрососедские отношения с Великобританией. Он заявил послу, что недружественные поступки с ее стороны, которые должны были прекратиться одновременно с военными действиями, напротив, явно участились после подписания мира; он посетовал на ярость, с какой нападают на него английские газеты, на оскорбления, какими позволено осыпать его эмигрантским газетам, на прием, который в Англии повсеместно оказывают французским принцам, окружая их почестями времен свергнутой монархии; наконец, он указал на то, что в каждом очередном заговоре, который замышлялся против него, чувствовалась рука Великобритании.