Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

«Сударыня, — произнес мой брат, обращаясь к даме, узнавшей его, и кланяясь ей, — только что вы одним ударом снесли четыре головы».

Осознав совершенную ею ошибку, дама бросилась на колени и стала молить о прощении.

Но было уже слишком поздно!

Я находился в зале суда и чувствовал, что теряю сознание. В моей любви к брату было нечто сыновнее.

В тот же день подсудимые, которые вновь обрели всю свою веселость и перестали отпираться, были приговорены к смертной казни.

Трое подсудимых отказались обжаловать приговор. Четвертый, Жайа, упорно держался за эту возможность, заявляя, что у него есть некий замысел.

Но, поскольку его товарищи могли приписать это стремление отсрочить казнь страху смерти, Жайа сказал им, что, поскольку в него влюбилась дочь тюремного надзирателя, он надеется за те полтора или два месяца, которые длится обжалование, отыскать с ее помощью способ устроить побег.

Трое других молодых людей перестали возражать и подписали кассационную жалобу.

При мысли о возможном побеге каждый из них всей душой стал цепляться за жизнь. Они не страшились смерти, но гибель на эшафоте никоим образом не могла прельстить их.

Так что друзья позволили Жайа продолжать во благо всей компании труд по обольщению дочери тюремного надзирателя, а сами тем временем попытались вести как можно более веселую жизнь.

Однако кассационная жалоба сама по себе не давала никакой надежды на отмену приговора, поскольку первый консул высказал свое мнение на сей счет: он хотел любой ценой разгромить все эти банды и уничтожить их.

Я употребил все ходатайства, все мольбы, чтобы повидаться с братом, но это было невозможно.

К великому отчаянию города, все симпатии которого были на их стороне, наши герои должны были умереть.

Следует сказать, что обвиняемые были словно предназначены для того, чтобы заслужить эти симпатии: молодые, безупречно красивые, одетые по последней моде, уверенные в себе, но без наглости, улыбчивые со зрительской публикой и вежливые со своими судьями, хотя порой и насмешливые. Их лучшей защитой был их собственный облик.

Не говоря уж о том, что они принадлежали к самым знатным семьям здешней провинции.

Эти четверо подсудимых, самому старшему их которых не было еще и тридцати лет, защищавшие себя от гильотины, но не от расстрела, просившие смерти и признававшие, что они ее заслужили, но желавшие умереть как солдаты, являли собой замечательный образец молодости, отваги и благородства.

Как все и предполагали, прошение было отклонено.

Жайа добился любви Шарлотты, дочери тюремного надзирателя, но влияние прелестной дочери на отца оказалось не столь велико, чтобы он изыскал средство для побега заключенных.

Старший тюремный надзиратель, славный малый по имени Куртуа, роялист в душе, искренне жалел их, но прежде всего это был честный человек. Он отдал бы руку на отсечение, лишь бы с этими четырьмя молодыми людьми не случилось беды, но отказался от шестидесяти тысяч франков, предложенных ему за помощь в их побеге.

Три ружейных выстрела, прозвучавшие вблизи тюрьмы, дали знать заключенным, что их приговор остался в силе.

В ту же ночь Шарлотта — это было все, что бедняжка смогла сделать! — принесла в их камеру по паре заряженных пистолетов и по кинжалу каждому.

Те три ружейных выстрела, благодаря которым осужденные узнали, что их кассационная жалоба отклонена, настолько напугали комиссара, что он собрал все вооруженные силы, какие были в его распоряжении.

Так что в шесть часов утра, когда на Бастионной площади еще возводили эшафот, шестьдесят кавалеристов выстроились в боевой порядок у решетки внутреннего тюремного двора.

Более тысячи человек, собравшихся позади кавалеристов, заполнили площадь.

Казнь была назначена на семь часов.

Ровно в шесть тюремщики вошли в камеру осужденных, которых накануне они оставили в цепях и без оружия.

Но теперь они оказались свободными от цепей и вооруженными до зубов.

Кроме того, словно борцы, они подготовились к бою.

Они обнажились до пояса, скрестили на груди помочи и туго затянули широкие пояса, ощетиненные оружием.

В тот момент, когда это менее всего ожидали, послышался шум схватки. Затем все увидели, как из тюремного здания выбежали четверо приговоренных к смерти.

Ни единого крика не раздалось в толпе, настолько всем было понятно, что сейчас произойдет нечто ужасное, и настолько они внешне напоминали гладиаторов, вышедших на арену цирка.

Мне удалось пробиться в первые ряды собравшихся.

Оказавшись во внутреннем тюремном дворе, осужденные увидели огромную железную решетку, все еще запертую, а по другую сторону решетки, на площади, — неподвижно стоявших жандармов, державших у ноги карабины и образовывавших цепь, через которую невозможно было прорваться.

Осужденные остановились, собрались вместе и, по-видимому, с минуту о чем-то посовещались.

Затем Валансоль, старший из всех, подошел к решетке и с улыбкой, исполненной любезности, и со взмахом руки, исполненным благородства, приветствовал жандармов:

— Молодцы, господа жандармы!

Затем, повернувшись к трем своим товарищам, он воскликнул:

— Прощайте, друзья!