Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

— Погодите, скоро вам станет понятно, что лишь в вашей власти заставить меня все это забыть.

Валансоля, Жайа и Рибье я знал не лично, а лишь в лицо, но через моего брата, их сообщника, через моего брата, их товарища по смерти, был их другом. Я упросил выдать мне тела всех четверых и похоронил их. Затем я вернулся в Безансон, привел в порядок все наши семейные дела и стал ждать. Чего? Я и сам не знал; чего-то неведомого, что должно было определить мою судьбу.

Я не считал себя обязанным идти навстречу этому неведомому, но полагал, что подчинюсь ему, когда оно обнаружит себя.

Я был готов ко всему.

Однажды утром мне доложили о визите шевалье де Магалена.

Я никогда не слышал этого имени, и, тем не менее, оно задело какую-то болезненную струну в моей душе, как если бы я знал его.

Это был человек лет двадцати пяти — двадцати шести, изысканно одетый и безукоризненно учтивый.

«Господин граф, — сказал он мне, — вы знаете, что общество Соратников Иегу, так трагически лишившееся четырех своих вожаков, и прежде всего вашего брата, воссоздается; теперь его главарь — знаменитый Лоран, который скрывает под этим мужицким прозвищем одно из самых аристократических имен Юга Франции. Я пришел спросить вас от имени нашего атамана, приготовившего вам достойное место в своем отряде, желаете ли вы, присоединившись к нам, сдержать данное брату слово».

«Господин шевалье, — ответил я, — я солгу, если скажу вам, что с восторгом отношусь к жизни странствующего рыцаря, но я дал клятву своему брату, а мой брат поручился за меня Кадудалю, так что я готов».

«Должен ли я всего лишь указать вам место встречи, — спросил меня шевалье де Магален, — или вы поедете со мной?»

«Я еду с вами, сударь».

У меня был доверенный слуга по имени Сен-Бри, служивший прежде моему брату. Я поселил его в доме и оставил там за главного, сделав его с этой минуты скорее своим управляющим, нежели слугой. Затем я взял оружие, вскочил на коня и отправился в путь.

Место встречи находилось между Визилем и Греноблем.

Через два дня мы были на месте.

Наш вожак Лоран действительно был достоин своей славы.

Он был одним из тех людей, на чьи крестины созывают фей, и каждая из них одаривает его каким-либо достоинством, но одна-единственная фея, обойденная вниманием, наделяет его недостатком из числа тех, что служат противовесом всем этим достоинствам. К его чисто южной и, следственно, чисто мужской красоте — ибо южная красота предполагает черные глаза, черные волосы и черную бороду — так вот, к его чисто мужской красоте примешивалось очаровательное выражение доброжелательности и приветливости. Едва расставшись с бурной молодостью, Лоран оказался предоставлен самому себе и недополучил основательного образования, однако он обладал светскостью манер, раскованностью, равно как и той учтивостью знатного сеньора, которую ничто не заменит, и тем вкрадчивым мужским обаянием, притягательной силе которого безотчетно уступают. Невыразимо жестокий и вспыльчивый, хотя временами полученное им дворянское воспитание и удерживало его в рамках приличий, он внезапно взрывался и, впадая в буйство, не принадлежал более к человеческому роду.

И тогда по городу, где он находился в этот момент, проносился слух: «Лоран в ярости, не миновать трупов!»

Полиция занялась бандой Лорана, как прежде она занималась бандой Сент-Эрмина. Были развернуты огромные силы; в итоге Лорана и более семидесяти его товарищей схватили и отправили в Иссенжо, дабы они ответили за свои дела и поступки перед чрезвычайным трибуналом, созванным в департаменте Верхняя Луара с целью судить их.

Но в то время Бонапарт еще был в Египте и власть находилась в дрожащих руках. Городок Иссенжо встретил Лорана и его людей не как арестантов, а как вставших гарнизоном солдат. Обвинение было робким, свидетельские показания смутными, а защита смелой.

Именно Лоран взялся вести эту защиту: все содеянное он приписал себе. Семьдесят его товарищей были оправданы, а его одного приговорили к смерти.

Он вернулся в тюрьму таким же беззаботным, каким вышел из ее дверей.

Однако его необычайная красота, которой он был одарен от природы, эта телесная благолепность, как выразился Монтень, произвела свое действие. Все женщины жалели его, а у некоторых жалость переросла в более нежное чувство.

Дочь тюремного надзирателя, о чем никто не подозревал, была в их числе; в два часа ночи камера Лорана открылась, подобно камере Пьеро де Медичи, и юная обитательница Иссенжо, подобно юной обитательнице Феррары, обратилась к нему с ласковыми словами: «Non temo nulla, bentivoglio!» («Ничего не бойся, я люблю тебя!»)

Прежде он видел этого ангела-спасителя лишь мельком, через оконную решетку своей камеры, однако, сам того не ведая, благодаря присущей ему способности к обольщению оказал действие одновременно на ее сердце и ее чувства.

Молодые люди сказали друг другу несколько слов и обменялись кольцами, после чего она вывела Лорана из тюрьмы.

Оседланная лошадь ждала его в соседней деревне, где еще до утренней зари к нему должна была присоединиться его невеста. Занялся рассвет.