Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая

Ему могло быть от двадцати пяти до тридцати лет, он был недурно сложен, довольно красив, приятно улыбался, и о нем можно было бы сказать, что он симпатичен во всех отношениях, если бы в его глазах не читалось нечто тревожное и беспокойное, что пробуждало в любом, кто имел с ним дело, тревогу и беспокойство. Одет, кстати говоря, он был по моде того времени и довольно элегантно.

Фуше окинул его тем проницательным взглядом, который позволял ему выносить моральную оценку человеку. Он разгадал в пришедшем любовь к деньгам, куда большее мужество в обороне, чем в нападении, и безоговорочное желание добиваться успеха в своих начинаниях.

Это был тот, кого он искал.

— Сударь, — обратился к нему Фуше, — меня уверяли, что вы хотите поступить на службу правительству. Это правда?

— Да, это мое самое заветное желание.

— В каком качестве?

— В любом, в котором получают удары и зарабатывают деньги.

— Вы знаете Бретань и Вандею?

— Вполне. Меня трижды посылали туда к генералу Жоржу Кадудалю.

— Вы входили в контакт с главарями уровнем пониже?

— Да, с некоторыми из них; в частности, с тем, кого называли Жорж Второй по причине его сходства с генералом.

— О, черт! — воскликнул Фуше. — Именно он был бы нам чрезвычайно полезен. Как вы думаете, удастся вам собрать три шайки человек по двадцать в каждой?

— В краях, еще не остывших от гражданской войны, всегда можно собрать три шайки по двадцать человек в каждой. Если это делается во имя благовидной цели, порядочные люди всегда выделят из своих рядов шестьдесят нужных вам человек, и в этом случае вам понадобятся лишь высокопарные слова и красивые речи. Если же цель сомнительна, то соберутся люди с нечистой совестью и продажными руками, однако это обойдется дороже.

Фуше бросил взгляд на Дюбуа, словно говоря: «Дорогой мой, да ведь это просто находка!», а затем вновь обратился к шевалье:

— Сударь, через десять дней нам нужны три шайки поджаривателей, две в Морбиане и одна в Вандее; все три должны действовать от имени Кадудаля. В одной из них человек в маске станет называть себя именем этого бывшего бретонского вождя и делать все, чтобы заставить местное население поверить, будто это он и есть.

— Легко, но дорого, как я уже вам сказал.

— Пятидесяти тысяч франков достаточно?

— О да, с избытком.

— Тогда по этому пункту мы договорились. Ну а когда эти три шайки будут сформированы, вы сумеете поехать в Англию?

— Нет ничего проще, поскольку я родом из Англии и говорю по-английски, как на родном языке.

— Вы знакомы с Пишегрю?

— Только по имени.

— Есть у вас способ заручиться рекомендательными письмами к нему?

— Да.

— А если я спрошу вас, что это за способ?

— Этого я вам не скажу; мне тоже надо иметь свои секреты, иначе я ничего не буду стоить.

— Вы правы. Вы поедете в Англию, прощупаете Пишегрю и узнаете от него, вернется ли он при определенных обстоятельствах в Париж; если он пожелает вернуться, однако у него не будет средств, вы предложите ему деньги от имени Фош-Бореля; запомните хорошенько это имя.

— Я его знаю, это швейцарский книготорговец, который уже делал ему предложения от имени принца де Конде. Так если у него нет денег и он пожелает приехать в Париж, к кому мне обратиться?

— К господину Фуше, в его поместье Понкарре, вы поняли? Не к министру полиции, это важное указание.

— А потом?

— Потом вы вернетесь в Париж за новыми распоряжениями. Господин Дюбуа, отсчитайте шевалье пятьдесят тысяч. Да, кстати, шевалье…

Шевалье обернулся.

— Если вы встретите Костера Сен-Виктора, убедите его вернуться в Париж.

— Разве ему не угрожает арест?

— Нет, ему все простят, могу вам в этом поручиться.

— И что мне ему сказать, чтобы побудить его вернуться?

— Что все женщины Парижа грустят по нему, в особенности мадемуазель Орелия де Сент-Амур; прибавьте к этому, что он, побывав прежде соперником Барраса, отступает от правил своей галантной жизни, когда уклоняется от соперничества с первым консулом; сказанного будет достаточно, чтобы убедить его, а иначе ему угрожают брачные узы в Лондоне.

Когда дверь за шевалье закрылась, Фуше поспешил вызвать вестового и дал ему приказ отнести доктору Кабанису следующее письмо:

«Дорогой доктор!

Первый консул, которого я застал у госпожи Бонапарт, как нельзя более милостиво воспринял почин госпожи де Сурди в отношении брачного союза ее дочери, вызвавшего у него глубокое удовлетворение.

Стало быть, наша дорогая сестра может нанести госпоже Бонапарт визит, о котором идет речь, и чем скорее, тем лучше.

Примите мои заверения в искренней дружбе,

Ж.ФУШЕ».

На другой день, преследуя указанную нами цель, графиня де Сурди явилась в Тюильри.

Жозефину она застала сияющей от радости, а ее дочь Гортензию — утопающей в слезах.