Экзистенциализм. Период становления

– Вы говорили, что романтики хотели «дать природе язык». Как это?

– Смотрите, есть два отношения к миру. Одно отношение – вы смотрите на дерево и думаете: из этого дерева выйдут дрова для костра. Из этой реки можно получить энергию для электростанции и т. д. Вот одно отношение. Послебэконовское «знание – сила!», «природа не храм, а мастерская!» и все такое.

Другое отношение – греческое. Вы смотрите на дерево и понимаете: дерево живое, оно с вами говорит, только сказать словами не может. Да, на этом дереве есть, конечно, своя дриада, которая там живет, просто не высовывается в данный момент, но вы чувствуете ее присутствие. В реке живет нимфа источника. Обычно вы ее не видите, но очевидно, что она здесь есть. Река живая! Вы не стремитесь обладать, господствовать, использовать.

И вы берете и достраиваете этот вид тем, что вписываете храм в эту вершину, перекидываете мостик через эту реку. И образ становится более полным, достигает вербального уровня речи. Довербальный уровень речи дерева, реки, горы благодаря человеку приобретают большую завершенность. То есть вы подходите к ним не как повелитель, хозяин, использователь, а как тот, кто слушает, смотрит и доделывает, достраивает, дозавершает то, что не доделала, не досказала, не договорила природа.

Вот романтики призывают к созерцательности, к вслушиванию и к договариванию. Это очень глубоко. Эту тему в романтизме – дать природе высказаться, художник как продолжатель дела природы, – как и многие другие романтические темы, продолжит Хайдеггер в ХХ веке, когда он будет говорить о «поэтической философии». То есть человек – не хозяин, как скажет Хайдеггер, а «пастух бытия». Он придает слова вещам, он дает словесную оболочку тому, что само довербально, в своей речи.

То есть мир говорит, и важно вслушаться в него и не навязывать ему себя. Наша жизнь – сплошной монолог. Мы насилуем мир, мы все время ему что-то говорим. Мы все его используем, мы лишаем его слова. А романтизм в этом смысле чем-то напоминает восточный подход, тех же даосов, и, конечно, Античность. Говорит, что надо дать вещам высказаться. И наша задача: не все время их перебивать, не все время их использовать, не все время их насиловать.

Я вам сейчас приведу один пример, может быть, станет понятнее ответ на ваш вопрос. Я много лет сотрудничал с такой, может быть, известной вам Энциклопедией для детей издательства «Аванта+». Я написал очень много статей в разные тома. Про культуру, про историю, про философию. И однажды я принес какие-то свои статьи редактору. Статьи, по-моему, по философии. Она одновременно редактировала том «Наши домашние любимцы». И у нее на столе лежала статья. Я прочитал название и чуть не упал в обморок. Знаете, как называлась статья? «Для чего нужна собака». То есть собака, ей не дается право быть просто собакой, лаять, бегать. Она для чего-то изначально нужна. Кому нужна? Человеку! К собаке относятся исключительно как к вещи, к орудию. Собака лишается своей идентичности, своей самости, своей самобытности.

Опять же я не могу не вспомнить Хайдеггера. Если Ницше сказал, что судьба Запада – это нигилизм, «обесценивание всех ценностей», то Хайдеггер пошел дальше. Он задался вопросом: а почему произошло обесценивание? Потому что сначала на все вещи были наклеены ярлыки! Сначала оценка, сначала весь мир был оценен, а потом, естественно, он… обесценился! То есть дайте собаке быть собакой. Дайте горам быть горами. Дайте вещи быть вещью. Дайте дереву быть деревом.

Это не значит, что вы сами самоуничтожаетесь. Значит, что вы на секундочку останавливаетесь, оглядываетесь, вслушиваетесь, а потом вы вписываете храм в ландшафт, как греки. Перекидываете мостик через поток. Пишете стихотворение, в котором ветер высказался через вас еще и в словесной форме. Дерево высказалось еще и в форме музыки, симфонии и т. д. То есть человек не над природой, не повелитель ее, не хищник, не разоритель, а тот, в ком природа обретает еще один свой рупор, еще один свой язык. То есть созерцатель, художник, продолжатель ее великого и неустанного творческого дела. Вот это очень важный момент. Повторяю, не говорить все время самому, не совершать насилие, не потребительски относиться к миру, не субъект-объектно и монологично, а созерцательно, эстетически, уважительно. И тогда, может быть, ты услышишь несловесные формы выражения речи мира. И сможешь им придать форму стихов, музыки, картин, еще чего-то.

Я не знаю, ответил ли я на ваш вопрос. Я попытался как-то это сделать. Вот о чем романтизм. То есть это – установка, принципиально противоположная всему тому, что господствует в наше последнее столетие, начиная с середины XVII века, в европейской культуре.

– Вот это, кажется, похоже на мысли Руссо о природе и цивилизации?