Экзистенциализм. Период становления

– Да-да. Конечно. Это как раз хорошо накладывается на рассуждения Макса Вебера о «расколдовывании мира», о процессе рационализации как о смысле модернизации, становлении современного капиталистического общества. Вот это не соучастие в расколдовывании. То есть действительно для романтиков человек – это художник, свидетель тайны, я уже сказал. Может, есть еще вопросы, реплики, соображения?

– Философия истории романтизма в каком-нибудь, может быть, тексте есть высказанная? Какой-то романтик ее артикулировал?

– Ну, как вам сказать… Я думаю, что связно – нет. Она разбросана, конечно, в разных способах письма. В афоризмах Новалиса, в каких-то эстетических трактатах. Скажем, у Шиллера есть рассуждение о прошлых и современных жанрах литературы. Но, я думаю, в качестве одного из примеров позднего зрелого романтизма, где философия истории получила более-менее концептуализацию, – это английский романтик, знаменитейший писатель, историк Томас Карлейль.

У него есть знаменитая книга «Герои и героическое в истории». Вообще он историк, он написал биографию Новалиса, он написал знаменитую «Историю Французской революции». Но у него есть работа, которая называется «Герои и героическое в истории», где он как раз говорит об огромной роли героев в истории. Это то, что мне сразу приходит в голову.

Я думаю, что романтизм действительно, в силу своего эстетизма, ориентации на художественную форму, мало создает систем, и какие-то вещи считываются из отдельных мыслей. То есть можно сказать, что есть общая антииндустриалистская, антибуржуазная заостренность. Конечно, я не большой знаток, но я думаю, что мы найдем немало не только в художественных произведениях, но и в публицистике и в других работах Виктора Гюго, Байрона и т. д.

Скажем у Шелли. Шелли, как известно, был вообще близок к Годвину, к его анархизму. И в своих стихах, своих статьях многие анархические идеи Годвина он развивал. То есть все это разбросано по отдельным авторам, по отдельным жанрам, по отдельным формам.

Насколько я знаю, каких-то всеобъемлющих работ по философии истории в романтизме нет. В основном концептуализацией, какой-то попыткой все как-то изложить, концептуализировать в романтизме занимались братья Шлегели, но они специально философией истории подробно не занимались. Шлейермахер же больше занимался философией религии.

А скажем, у Новалиса есть поздняя работа о грядущем «новом Средневековье». (Но он в данном случае не репрезентативен для всего романтизма.) Поздняя статья его, уже незадолго до смерти написанная, где он, с одной стороны, прославляет католицизм, с другой стороны, говорит о необходимости обновления христианства. Так что у него философия истории тесно связана с христианством.

Из поздних романтиков, конечно, вспоминаются американцы. Например, Генри Дэвид Торо, со всей его критикой цивилизации и призывом «назад, к природе!» и прочими идеями. В общем, я думаю, что в романтизме надо как-то извлекать все эти тенденции и идеи, которые я пытался эксплицировать и обобщить. Критика идеи прогресса, критика наступающей буржуазной цивилизации, идея спасения природы и т. д. Но это как-то разбросано.

То есть романтизм – это именно такое широкое мироощущение, широкое движение, из которого очень много выросло, в том числе и в политическом, и в историческом, и в социологическом смысле, позднее.

– Между строк в основном.

– В основном да, между строк, в каких-то не трактатных формах. Да, конечно, большая часть философских текстов романтиков, процентов девяносто, посвящена эстетике. Не случайно на русском языке они почти все как-нибудь так изданы – в этой «оранжевой» эстетической серии.

Другое дело, что поскольку для романтиков эстетика – это все, то она включает в себя и природу, и историю, и онтологию, и философию. Такой панэстетический, игровой взгляд на мир. Художественный, эстетствующий. Через эстетику как некую призму, фокус, через который смотрит романтизм, в том числе проходит и история. Но, я повторю, есть все-таки большая разница между философским срезом романтизма и романтической культурой как чем-то более широким.

– А игра – это все, что не труд?

– Нет, конечно. У игры много признаков, уже по Шиллеру, и потом романтики об этом много писали. Повторяю, просто Шиллер – такая веха важная. Отсюда уже прямой путь ведет в ХХ век к Хейзинге с его «homo ludens». Но я сейчас буду говорить, конечно, не о Хейзинге и не о других исследователях игры в культуре ХХ века. Я скажу только о романтизме аутентичном. Шиллер, повторю, не романтик, но связан с романтизмом, и концепция игры и труда Шиллера как раз очень сильно сформировала романтический взгляд на сей счет.