Близился закат. Над головой растянулось холодное, серое, как рыба, небо. Скоро солнце совсем скроется.
Нико достала из рюкзака складной нож. Семейную реликвию с черным клинком.
– Надо туда заглянуть. Вдруг там есть припасы. – В общем-то, она сказала правду, но истинная причина крылась в другом: в Нико было слишком много от Люси, Алисы и Дороти, и она не могла пройти мимо, сдержать любопытство.
Они вместе с Гарри вышли из леса. Подойдя ближе к заправке, Нико увидела, что к верхней части вывески приделаны панели солнечных батарей, от которых к крыше станции тянулись провода. Она приблизилась к одному из разбитых окон и заглянула внутрь.
Подождала, прислушиваясь. Тишина.
Держа наготове нож, Нико проследовала к двери и открыла ее. Пригнувшись, вошла внутрь.
Ни звука.
Вдох – шаг вперед. Нико легко ступала мимо рядов, мельком заглядывая в проходы. Всюду – пусто. Уборная в дальней части – и та пустая. Тем же путем Нико вернулась в главное помещение, перегнулась через стойку – за ней тоже было пусто.
– Никого, – сказала она.
Гарри, точно как на дороге, уткнулся носом в пол и принюхивался, привыкая к многообразию новых запахов.
Довольная, что никого больше нет, Нико вернулась к стеллажам и осмотрела их уже тщательнее. С полок смели все, а в середине центрального ряда навалили кучи оберток и пустых коробок.
– Что понравилось – бери в этом собачьем мире, – тихо пропела она.
Гарри у ее ног завыл.
– Прости. Я не тебя имела в виду.
Она только сейчас успокоилась и сумела различить тихий гул электричества. Тут же пришло инстинктивное понимание: где электричество, там и люди.
– Надо уходить, – тихо проговорила Нико, однако сама уже взглядом искала источник звука.
Ноги сами пошли к нему, и в дальней части заправки отыскалась дверь с надписью «ХОЛОДНОЕ ПИВО».
Холодильная камера. Панели солнечных батарей, закрепленных на вывеске «ТЕКСАКО», до сих пор работали.
На высоте пояса кто-то приладил по бокам от двери крюки и повесил на них гвоздодер.
– Это дверь заперли или кто-то сам за ней заперся? – Нико взялась за инструмент.
Гарри снова заскулил, но она уже все для себя решила. Сняла железку с крюков и, опустив ее со звоном на пол, распахнула дверцу.
Из-за выбитых окон на заправке и без того было зябко, однако изнутри вырвался другой, искусственный холод.
Как и остальное добро на заправке, содержимое холодильной камеры тоже растащили. Царила тишина.
Только тут всюду была кровь. То есть Нико думала, что это кровь. Как будто ребенок щедрыми взмахами кисти окрасил пол и стены в темно-красный, почти пурпурный цвет.
В камере имелось два предмета: в одном углу – ведро, в другом – одеяло, под которым угадывались очертания человеческого тела.
– Я вооружена, – предупредила Нико, глядя на одеяло и выставив перед собой нож. – У меня… пистолет. Большой. В нем много патронов.
Гарри так и остался на пороге, не показывая ни малейшего желания сопровождать ее.
– Если вы человек… – Нико сделала еще несколько шагов. – Если слышите меня, то так и знайте: я сейчас сдерну одеяло.
Нико не вырвало.
Ее стошнило потом, стоило заглянуть в ведро.
Когда твоя бессмертная вселенная – это Сельский Дом с заколоченными окнами, то пыльная обувная коробка с фотографиями – самое ценное из сокровищ. На них сплошь улыбки, поцелуи, путешествия и продуманные натюрморты из еды на разделочных столах. Больше всего Нико любила снимки из Италии, куда родители ездили в медовый месяц. И хотя еды на них было запечатлено очень много, запоминались глаза матери – да и папины тоже: они светились светом, какого Нико никогда больше не видела. Их совместная жизнь тогда еще только начиналась, и, на седьмом небе от счастья, они позировали на булыжных мостовых, возле древних статуй и церквей, в музеях, полных предметов искусства, созданных как будто и не руками людей вовсе. Но родители были там и видели все собственными глазами.
Побывали они и на руинах Помпей, древнего города, погребенного под пеплом и лавой во время извержения Везувия. На родительских снимках Нико видела мумифицированные останки горожан, в их последние мгновения жизни, прямо перед тем, как их накрыла лава: они сидели, стояли, ползли; жались друг к другу, словно птицы в гнезде; тянули куда-то руки или накрывали обремененные детьми животы, а кто-то – и эти люди намертво засели в памяти Нико – как будто кричал в пустоту.
Словно крики могли остановить несущуюся на город огненную волну.
Хотя как еще вести себя в такой ситуации? Почему бы и не кричать?
Под одеялом обнаружилось три тела: взрослые женщина и мужчина, совсем как помпейцы, склонились над маленькой девочкой, словно хотели защитить ее от самой смерти.
Крича в пустоту.
Глаза мужчине вырвали, и вместо них зияли пустые впадины. Ушей тоже не было, да и вся его голова напоминала сплошное, неузнаваемое кровавое месиво. Руки женщине, которыми она обвила девочку, обрезали до запястий; рана даже не начала заживать, и в корке замерзшей крови торчали кости.