Элементарные частицы

Человека не очень сведущего, – продолжает Джерзински, – страшит идея космоса, он представляет себе его огромным, ночным и зияющим. Он представляет себе живых существ простейшей шаровидной формы, обособленных в пространстве, съежившихся в пространстве, раздавленных вечным присутствием трех измерений. Ужаснувшись идее пространства, человек съеживается. Ему холодно и страшно. В лучшем случае люди перемещаются в пространстве, печально приветствуя друг друга посреди пространства. А ведь это пространство заключено в них самих, оно не более чем порождение их сознания.

В этом пространстве, которое внушает им такой страх, – пишет далее Джерзински, – человеческие существа учатся жить и умирать; внутри их ментального пространства рождается разлука, отчуждение и боль. К этому, в общем, практически нечего добавить: влюбленный слышит зов возлюбленной через океаны и горы; через горы и океаны мать слышит зов своего ребенка. Любовь связывает, и связывает навсегда. Практика добра – это связывание, практика зла – развязывание. Разобщение – это иное имя зла, а также иное имя лжи. На самом деле не существует ничего, кроме необъятного великолепного взаимного сплетения.

Хубчежак справедливо отмечает, что главная заслуга Джерзински состоит не в том, что ему удалось выйти за рамки понятия индивидуальной свободы (ведь в его время этот концепт уже во многом был девальвирован, и все, пусть даже про себя, признавали, что его нельзя взять за основу для какого-либо прогресса человечества), а в том, что ему удалось, путем, правда, несколько дерзкой интерпретации постулатов квантовой механики, восстановить условия, при которых возможна любовь. Здесь важно еще раз вспомнить Аннабель: сам не испытав любви, Джерзински сумел благодаря Аннабель получить представление об этом чувстве. Он смог понять, что любовь каким-то образом, в результате неких еще неизвестных процессов, может иметь место. Вероятно, именно эта мысль владела им в последние месяцы теоретической работы, о которой нам известно так мало.

По словам тех немногих людей, которые общались с Джерзински в Ирландии в течение последних нескольких недель, на него словно снизошло смирение. Его беспокойное, подвижное лицо, казалось, успокоилось. Он подолгу шагал по Скай-роуд куда глаза глядят, и лишь небо было свидетелем его мечтательных прогулок. Западная дорога вилась по холмам, то крутым, то пологим. Сверкало море, играя переливчатыми бликами на дальних скалистых островках. Облака стремительно проносились над горизонтом, образуя светящуюся спутанную массу, отмеченную странным ощущением физического присутствия. Он шел долго, совсем не уставая, лицо его омывала легкая водная взвесь. Он знал, что его труд закончен. В комнате, выходящей на мыс Эррисланнен и превращенной им в кабинет, он привел в порядок свои записи – несколько сотен страниц, охватывающих самый широкий круг тем. Описание результата его сугубо научной работы заняло восемьдесят машинописных страниц – он не счел нужным приложить к ним подробные расчеты.