Элементарные частицы

К его позиции не подкопаешься, Джерзински это понимал: неужели потребность в онтологии – это детская болезнь человеческого разума? В конце 2005 года во время поездки в Дублин ему довелось увидеть Келлскую книгу. Хубчежак, не колеблясь, утверждает, что знакомство с этим красочно иллюстрированным манускриптом беспрецедентной формальной сложности, вероятно работы ирландских монахов VII века н. э., стало определяющим моментом в эволюции его мысли и что, вероятно, именно длительное созерцание этого произведения позволило ему, благодаря целой череде озарений, которые по прошествии времени кажутся не иначе как чудесными, преодолеть сложности расчета энергетической стабильности биологических макромолекул. Не соглашаясь непременно со всеми утверждениями Хубчежака, следует признать, что на протяжении многих столетий Келлская книга всегда вызывала чуть ли не экстатические восторженные отклики комментаторов. Например, Гиральд Камбрийский в 1185 году так описывал ее:

Эта книга содержит гармонию четырех Евангелий в соответствии с переводом святого Иеронима и почти столько же рисунков, сколько в ней страниц, и все они выполнены дивными красками. Здесь мы созерцаем божественный лик, чудесным образом нарисованный; там – мистические изображения четырех евангелистов, кто с шестью крыльями, кто с четырьмя, кто с двумя. Тут вы увидите орла, там – тельца, здесь – лицо человека, там – льва, и еще бесчисленное множество других рисунков. При поверхностном, мимолетном взгляде на них можно подумать, что это просто каракули, а не тщательно выверенные композиции. Можно не заметить тонкостей, хотя во всем тут – тонкость. Но если возьмешь на себя труд рассмотреть их с пристальным вниманием, проникнуть в сокровенные тайны искусства, то обнаружишь такую многосложность, исполненную изысканной тонкости и изящества, такое богатство переплетений, связей и смыканий, такие свежие и лучезарные краски, что можно однозначно сказать: это творение не людей, а ангелов[41].

Мы готовы согласиться с утверждением Хубчежака, что всякая новая философия, даже если она решает выразить себя в форме, казалось бы, чисто логической аксиоматики, на самом деле неразрывно связана с новым видением мироздания. Наделив человечество даром физического бессмертия, Джерзински существенно изменил нашу концепцию времени; но главная его заслуга, по мнению Хубчежака, состоит в том, что он заложил основы новой философии пространства. Подобно тому, как мир, в понимании тибетского буддизма, неотделим от длительного созерцания бесконечных круговых фигур, представленных нам мандалами, подобно тому, как мы можем составить верное представление о мысли Демокрита, наблюдая, как солнечный луч вспыхивает на белых камнях греческого острова в августовский полдень, точно так же и к мысли Джерзински легче подойти, погрузившись в бесконечную архитектуру крестов и спиралей, основных орнаментальных форм Келлской книги, или перечитав великолепную “Медитацию о сплетениях”, вдохновленную этим манускриптом и изданную отдельно от “Клифденских заметок”.

Природные формы, – пишет Джерзински, – суть не что иное, как формы человеческие. Треугольники, сплетения и разветвления возникают в нашем сознании. Мы узнаем их, мы восхищаемся ими, мы живем среди них. Среди наших творений, человеческих творений, доступных человеку, мы развиваемся и умираем. В пространстве, в человеческом пространстве, мы производим измерения, этими измерениями мы творим пространство, пространство между нашими инструментами.