Элементарные частицы

Уже в первом классе начальной школы в Шарни Мишеля поразила жестокость мальчиков. Конечно, там учились крестьянские отпрыски, то есть звереныши, дети природы. Но приходилось только удивляться тому, с какой безудержной, неподдельной радостью они прокалывали жаб то кончиком циркуля, то пером; фиолетовые чернила растекались под кожей несчастного животного, и оно медленно погибало от удушья. Они становились в круг и с горящими глазами наблюдали за его агонией. У них была еще одна излюбленная забава – отрезать усики улиткам школьными ножницами. Рожки, увенчанные маленькими глазками, – главный орган чувств улитки. Лишившись рожек, улитка превращается в вялый, страдающий комок плоти, потерянный в пространстве. Мишель быстро сообразил, что в его интересах дистанцироваться от юных скотов; а вот девочек, куда более мягких созданий, можно не опасаться. Это первое интуитивное представление об окружающем мире подтверждалось каждую среду в вечерней программе “Жизнь животных”. Единственный проблеск преданности и альтруизма в беспросветной мерзости и постоянной бойне, к которым сводится их удел, это материнская любовь, вернее, материнский инстинкт, короче нечто, незаметно и поэтапно перерастающее в материнскую любовь. Самка кальмара, жалкое создание длиной каких-нибудь двадцать сантиметров, не задумываясь нападает на ныряльщика, подплывшего слишком близко к ее икре.

И сейчас, спустя тридцать лет, он пришел к тому же выводу: женщины, безусловно, лучше мужчин. Они такие ласковые, любящие, жалостливые и мягкие; они в меньшей степени склонны к насилию, эгоизму, самоутверждению и жестокости. Они рассудительнее, умнее и трудолюбивее.

А для чего, собственно, думал Мишель, наблюдая за движением солнца по шторам, нужны мужчины? Возможно, в стародавние времена, когда водилось много медведей, мужественность играла какую-то особую, незаменимую роль; но в последние несколько столетий мужчины уже явно ни на что не годны. Изредка они от скуки играют в теннис, и это еще полбеды; но бывает, что им взбредет в голову двигать историю вперед, то есть, по сути, развязывать революции и войны. Помимо причиняемых ими бессмысленных страданий, революции и войны уничтожают все лучшее, что было в прошлом, неизменно разрушают все до основания, чтобы затем построить заново. Не вписываясь в закономерный поступательный прогресс, эволюция человечества принимает, таким образом, хаотичный, бесформенный, беспорядочный и насильственный характер. И во всем этом виноваты (с их пристрастием к игре и риску, с их смехотворным тщеславием, безответственностью и врожденной жестокостью) непосредственно и исключительно мужчины. Мир, состоящий из женщин, был бы бесконечно лучше со всех точек зрения; он продвигался бы – пусть медленно, но неуклонно, без вредных переоценок и не сдавая назад – к состоянию всеобщего счастья.

Утром 15 августа он встал и вышел из дому, надеясь, что на улицах еще пусто; так оно, в общем, и оказалось. Он сделал тогда несколько записей, на которые наткнется лет десять спустя, сочиняя самую важную свою работу “Пролегомены к идеальной репликации”.

В это время Брюно вез сына к своей бывшей жене; он совсем измучился и приуныл. Анна вернулась из путешествия, организованного “Нувель фронтьер”, то ли на остров Пасхи, то ли в Бенин, всего не упомнишь; она, вероятно, завела там подружек, они обменялись адресами – она увидится с ними пару раз, а потом ей это надоест; но мужика она точно не подцепила – у Брюно сложилось впечатление, что Анна вообще поставила на мужиках крест. Она отведет его на пару минут в сторонку и спросит: “Как все прошло?” Он ответит: “Хорошо”, – спокойным, самоуверенным тоном, который так нравится женщинам, и с легкой иронией добавит: “Виктор, правда, постоянно торчал перед телевизором”. Вскоре ему станет не по себе: Анна бросила курить и с тех пор не выносит, чтобы кто-то курил у нее дома; ее квартира обставлена со вкусом. Когда придет время прощаться, его охватит сожаление, и он опять задастся вопросом, как бы так все изменить; быстро поцелует Виктора и уйдет. Так закончатся его каникулы с сыном.

На самом деле эти две недели стали для него сущим адом. Лежа на матрасе с бутылкой бурбона под рукой, Брюно прислушивался к звукам, которые издавал его сын в соседней комнате: писал, спускал воду, щелкал пультом от телевизора. Он часами тупо разглядывал батарею, даже не подозревая, что и его брат занят тем же. Виктор спал на раскладном диване в гостиной и смотрел телевизор по пятнадцать часов в день. К тому времени, когда Брюно просыпался утром, он уже успевал включить мультики на канале M6. Виктор надевал наушники. Он не хамил, не пытался ему досадить, но им было абсолютно нечего сказать друг другу. Дважды в день Брюно разогревал готовые блюда, и они ели, сидя лицом к лицу, но не произнося ни слова.