Элементарные частицы

– Нет ничего глупее, агрессивнее, злее и несноснее подростка, особенно когда он в компании сверстников. Подросток – это монстр, помноженный на кретина, к тому же он отличается неслыханным конформизмом; внезапно кажется, что этот вредина (пока он был ребенком, такое и в голову не могло прийти) сосредоточил в себе все худшее, что есть в человеке. Как тут не поверить, что сексуальность – это, несомненно, абсолютное зло? Не понимаю, как люди выживают под одной крышей с подростком. Я лично считаю, что им это удается только потому, что их жизнь абсолютно пуста; впрочем, моя жизнь тоже пуста, но мне это не удалось. Все равно все врут, и врут по-глупому. Мы развелись, но остались хорошими друзьями. Сын приезжает ко мне на выходные раз в две недели; но это же херня. Вопиющая херня. На самом деле мужчины никогда не интересовались своими детьми, никогда не питали к ним любви, да и вообще мужчины не способны на любовь, это чувство им совершенно чуждо. А не чуждо им вожделение, животная похоть и соперничество между самцами; потом, гораздо позже, уже состоя в браке, они рано или поздно – в прежние времена – начинали ощущать определенную благодарность к своей спутнице жизни за то, что она родила им детей, что умело вела хозяйство, вкусно готовила и старалась в постели; тогда они испытывали удовольствие оттого, что спят вместе. Возможно, это совсем не то, чего хотели женщины, возможно, тут имело место недопонимание, но это чувство бывало очень сильным – и пусть мужчин охватывало возбуждение, кстати неуклонно иссякающее, если им выпадал случай трахнуть кого-нибудь на стороне, они буквально жить не могли без жены, а когда, по несчастью, они ее лишались, то пили горькую и быстро умирали, обычно в течение нескольких месяцев. Дети же предназначались для того, чтобы унаследовать ремесло, правила жизни и состояние отцов. Это касалось, разумеется, знати, но также и купцов, ремесленников и крестьян, всех классов, по сути. Сегодня все это быльем поросло: я получаю зарплату, снимаю жилье, мне нечего передать сыну. Я не могу научить его никакому ремеслу, я не представляю, чем он займется, когда вырастет; к тому времени правила жизни, которым я следовал, утратят для него всякое значение – он будет жить в другой вселенной. Принимая идеологию постоянных перемен, мы соглашаемся с тем, что жизнь человека сводится строго к его индивидуальному бытию, то есть прошлые и будущие поколения совершенно не важны в его глазах. Так мы и живем, и рождение ребенка сегодня лишено для мужчины всякого смысла. С женщинами дело обстоит иначе, потому что они по-прежнему испытывают потребность кого-нибудь любить, что несвойственно и никогда не было свойственно мужчинам. Глупо делать вид, что мужчинам тоже нужно возиться с детьми, играть с ними и гладить по головке. Мы хоть и твердим много лет, что нужно, но все равно это чушь. После развода, когда распадается семья, отношения с детьми сразу теряют всякий смысл. Ребенок – это капкан, и вот он захлопнулся, теперь он враг, которого тебе вменяется содержать, и он тебя переживет.

Мишель встал и вышел на кухню налить себе воды. Перед его глазами в воздухе закрутились цветные колесики, его затошнило. Сейчас главное унять дрожь в руках. Брюно прав: отцовская любовь – это фикция, ложь. Ложь полезна, когда она позволяет преобразовать реальность, подумал он; но если преобразование не удается, остается только ложь, горечь и ясное понимание, что это ложь.

Он вернулся в гостиную. Брюно сидел съежившись в кресле, неподвижно, словно мертвый. Между многоэтажками опускалась ночь; в конце очередного душного дня немного посвежело. Его взгляд упал вдруг на пустую клетку, в которой несколько лет прожил его кенарь. Надо будет ее выбросить, он не собирается искать ему замену. Он мимолетно подумал о соседке напротив, журналистке из “20 лет”; он не видел ее уже пару месяцев, может, она переехала. Он заставил себя сосредоточиться на руках и заметил, что дрожь утихла. Брюно так и не шелохнулся, и они помолчали еще несколько минут.

12

– Я познакомился с Анной в 1981 году, – вздохнул Брюно. – Особой красотой она не отличалась, но мне наскучило дрочить в одиночку. Все же у нее были большие сиськи, и на том спасибо. Мне всегда нравились большие сиськи… – Он снова издал протяжный вздох. – Протестанточка моя пышногрудая, такая правильная. – Мишель с изумлением увидел, что у него на глазах слезы. – Со временем грудь ее сдулась, и наш брак тоже накрылся. Я сломал ей жизнь. Этого я никогда не забуду: я сломал жизнь этой женщины. У тебя еще вино осталось?

Мишель пошел на кухню за бутылкой. Ну и дела. Он знал, что Брюно ходил к психиатру, но потом перестал. В принципе, мы всегда стараемся приуменьшить свои страдания. Пока мука исповеди кажется выносимой, можно выговориться; потом умолкаешь, сдаешься, остаешься один. Раз Брюно снова почувствовал потребность поделиться мыслями о своей пропащей жизни, он, вероятно, на что-то еще надеется, на какой-то новый виток; это, вероятно, хороший знак.