Элементарные частицы

– В принципе, – продолжала Кристиана, – это просто совпадение, и ничего невероятного в нем нет. Мои мудаки родаки принадлежали к либертарианской, отчасти битнической тусовке пятидесятых, как, собственно, и твоя мать. Возможно, они были знакомы, но у меня нет никакого желания это выяснять. Я презираю этих людей, даже, наверное, ненавижу их. Они олицетворяют зло, они породили зло, и я-то знаю, о чем говорю. Я очень хорошо помню то лето 76-го. Ди Меола умер через две недели после моего приезда; у него была терминальная стадия рака, и, судя по всему, его уже ничто не интересовало. Это, правда, не помешало ему ко мне приставать, я была тогда очень ничего себе, но он особо не упорствовал, думаю, он уже страдал физически. Двадцать лет он строил из себя мудрого старца, играл в духовную инициацию и т. д., лишь бы уложить к себе в койку побольше телок. Надо признать, что он выдержал этот образ до самого конца. Через две недели после моего приезда он принял какой-то яд, не слишком сильный, он подействовал через несколько часов; за оставшееся ему время он по очереди принял всех, кто находился в тот момент в его поместье, проведя с каждым по несколько минут, типа “смерть Сократа”, ну сам понимаешь. Он вещал, кстати, в том числе о Платоне, а также об Упанишадах и Лао-цзы, цирк да и только. Еще он много говорил об Олдосе Хаксли, не преминув напомнить, что был с ним знаком, пересказывал вкратце их беседы; он, наверное, немного приукрасил, не знаю, но, в конце концов, человек умирал. Когда подошла моя очередь, я очень разволновалась, но он просто попросил меня расстегнуть блузку. Он посмотрел на мою грудь, потом попытался что-то сказать, я не совсем поняла что, он уже еле языком ворочал. Вдруг он приподнялся и протянул ко мне руки. Я не протестовала. Он на мгновение уткнулся лицом мне в грудь и снова рухнул в кресло. У него сильно дрожали руки. Он кивком попросил меня уйти. В его взгляде я не увидела никакой духовной инициации, никакой мудрости; в его взгляде читался только страх.

Он умер до наступления ночи. По его желанию на вершине холма разложили погребальный костер. Мы собрали хворост, и церемония началась. Дэвид сам запалил погребальный костер отца, глаза его сверкали странным блеском. Я ничего о нем не знала, кроме того, что он рок-музыкант; с ним были довольно стремные ребята, татуированные американские байкеры, все сплошь в коже. Я пришла с подругой, и когда стемнело, нам стало как-то не по себе.

Перед костром поставили несколько тамтамов, и музыканты начали отбивать медленный рокочущий ритм. Все пошли танцевать, костер разгорался все жарче, и, как обычно, они стали раздеваться.

По идее, для кремации требуются благовония и сандаловое дерево. За неимением лучшего мы набрали опавшие ветки, вероятно, вперемешку с местными травами – тимьяном, розмарином и чабром, – так что примерно через полчаса сильно запахло барбекю. Что не преминул отметить один из друзей Дэвида – толстяк в кожаной жилетке, с длинными сальными волосами, спереди у него не хватало зубов. Другой, какой-то невнятный хипарь, объяснил, что у многих примитивных племен пожирание умершего вождя считалось важнейшим обрядом единения. Щербатый кивнул и захихикал; Дэвид подошел к ним, и они стали что-то обсуждать, он был полностью обнажен, и в отблесках пламени его тело выглядело просто великолепно – кажется, он занимался бодибилдингом. Я почувствовала, что так и до беды недалеко, и поспешила уйти спать.

Вскоре разразилась гроза. Не знаю, зачем я встала и вернулась к костру. Там под дождем танцевали еще человек тридцать, совершенно голые. Какой-то парень грубо схватил меня за плечи и потащил к костру, чтобы заставить посмотреть на то, что осталось от тела. Я увидела череп с глазницами. Плоть сгорела не до конца и, перемешавшись с землей, превратилась в кучку грязи. Я закричала, он отпустил меня, и мне удалось убежать. На следующий день мы с подругой уехали. Больше я об этих людях ничего не слышала.

– Ты не читала статью в “Пари-Матч”?

– Нет… – Кристиана явно удивилась; Брюно замолчал и заказал два кофе, прежде чем продолжить. С годами у него сформировался циничный, жестокий, типично мужской взгляд на мир. Вселенная представлялась ему замкнутым пространством, кишащим всяким-разным зверьем; его окружало непроницаемое, жесткое кольцо горизонта, ясно различимого, но недоступного – горизонта морального закона. А ведь сказано, что любовь несет в себе этот закон и исполняет его. Кристиана смотрела на него внимательно и нежно, немного усталым взглядом.