Елена Феррари

К сожалению, мы не знаем, как прошла их встреча и состоялась ли она вообще. Как раз в это время вернулся из Праги задолжавший квартирной хозяйке Шкловский, а 3 ноября в организованном эмигрантскими литераторами и художниками «русском клубе», получившем гордое имя (без всякой скидки на эмиграцию!) Дома искусств, случился скандал.

После доклада Ивана Пуни «Современная русская живопись и русская выставка в Берлине» разгорелась запланированная дискуссия с участием Владимира Маяковского и Лили Брик, находившихся в те дни в Берлине, с незапланированным, но неизбежным для подобных условий скандалом с переходом на личности. Скандал оказался неизбежен еще и потому, что до доклада его основные действующие лица собирались на квартире Пуни. Феррари, скорее всего, тоже была там, во всяком случае, эмигрантская пресса упоминает ее среди присутствующих в кафе «Леон» в этот день[213].

В результате к 10 ноября Дом искусств стал несколько меньше, чем был. О своем выходе из этого объединения заявили среди прочих Шкловский и Ходасевич (а с ним и Нина Берберова), организовав альтернативный кружок Клуб писателей[214].

Горький не мог не быть в курсе этих перемен, затрагивающих основы русско-писательского бытия в Германии, и ему было не до Феррари. Она же вскоре и вовсе покинула Берлин. Сразу после раскола, 7 ноября, она получила рекомендательное письмо от Шкловского на имя эпатажного поэта Ильи Зданевича, который недавно перебрался в столицу Франции из Константинополя (будет совсем неудивительно, если со временем выяснится, что Феррари и Зданевич были знакомы еще в Турции) — с неизменным упоминанием столь поразивших Шкловского ресниц: «Посланница сего письма и обладательница ресниц образца есть 23-летняя Елена Феррари. Будьте честным всёком и покажите ей всё в Париже»[215].

И даже если Елена Константиновна уже была в Париже менее года назад и знала французскую столицу не хуже «честного всёка», такое письмо было хорошим прикрытием для легализации во Франции среди перебравшихся сюда эмигрантов. Зданевич и Шкловский, сами того не зная, помогли «Красной Феррари» осуществить поездку в подшефную нелегальную резидентуру, переживавшую трудный период становления.

На этот раз в Париже наша героиня пробыла недолго. 10 ноября на очередной «литературной пятнице» она еще читала в Берлине свои стихи[216], а уже 29 декабря приняла участие в вечере в Доме искусств — снова в Берлине[217]. Возможно, именно тогда была сделана редкая и странная фотография. Перед объективом неизвестного мастера сели, встали, угнездились друг у друга на коленках 19 представителей русской диаспоры в Берлине, в большинстве своем художники, поэты, прозаики, профессиональные революционеры и, возможно, даже террористы. В самом нижнем ряду прилег в клетчатой кепочке и с трубкой в руках вальяжный и красивый, легко узнаваемый Илья Григорьевич (Гершевич) Эренбург — блестящий переводчик, журналист, поэт и автор терминов «День Победы» (применительно к 9 мая 1945 года) и «оттепель» (к правлению Хрущева). Его жена и одновременно двоюродная племянница — породистая красавица Любовь Михайловна (Моисеевна) Козинцова расположилась чуть выше и левее. Она открыто смотрит в кадр, на коленях у нее шаль, и сама она на коленях — у замечательного художника-авангардиста Лазаря Марковича (Мордуховича) Лисицкого (тоже в кепочке, но, хоть не клетчатой, зато лихо заломленной на ухо), ставшего известным как Эль Лисицкий. Еще выше и левее и, кажется, тоже на коленях (у кинорежиссера и сценариста Георгия Александровича Кроля и хорошо нам знакомого Виктора Шкловского) Вера Лурье — та самая, что не заметила талантов Феррари, но приметила ее нежную дружбу с Ксенией Богуславской. Виктор Борисович тоже смотрит прямо в кадр. Он весел, но сосредоточен. Может быть потому, что на его крепкую круглую и лысую голову (он всю жизнь очень гордился своей борцовской шеей) опирается всей пятерней еще одна девушка — Елена Феррари.

Наверное, это худшая из всех сохранившихся фотографий Елены Константиновны. В группе, вместе с остальными, где кто дурачится, кто смотрит в сторону, кто совсем отвернулся, она еще выглядит вполне органично, потому что понятно, что это, скорее всего, праздник, новогодний карнавал и съемка несерьезная, веселая. Кто-то с цветами, журналист и литературовед Александр Васильевич Бахрах — самый правый в нижнем ряду, в смешных полосатых брюках в обтяжечку, еще и щеки нарумянил — не иначе изображал кого-то… Вот и Елена Константиновна вся встрепанная, у нее ярко накрашены губы, широко распахнуты глаза, и левой рукой она поддерживает табличку с надписью по-немецки «Zum Photograph» — «[Пора] к фотографу». И лицо Феррари выглядит тоже гротескно, но вполне уместно для этой конкретной ситуации. А вот то, что именно этот ее портрет был выбран 90 лет спустя, чтобы сопроводить переиздание ее сборника стихов, — крайне странно. Впрочем…