Елена Феррари

«Пора к фотографу». Могла ли еврейская девочка из Екатеринослава, всего шесть лет назад работавшая подмастерьем у местного фотографа, думать, что пройдет совсем немного времени и она окажется в одном ряду с выдающимися русскими литераторами и художниками, будет состоять в переписке с самим Максимом Горьким? Нет, они, конечно, не приняли ее, и она так никогда не стала для них своей, ровней, но все же… Все же она была с ними и они ей были — соседи.

Глава одиннадцатая Какая-то «007»

Я не коснусь твоих волос,

Ни скорбных губ, ни кисти длинной;
И вот опять домой принес
В глазах померкших страх звериный.

Грохочет издали трамвай,

Рожки ревут все реже, реже.
На столике остывший чай
И черный хлеб, уже несвежий.

Сергей Рафалович. Берлин. 1923 год

Прошел Новый год, и 8 января 1923 года Елена Феррари вновь корреспондировала Горькому. Отправила ему «новую вещь» под названием «Шюкри» и порадовалась, что вещь предыдущая — «Фазилет» пришлась строгому критику по вкусу. Сегодня мы знаем, что это были ее стихотворения из будущего сборника «Принкипо» («Principo»). «Шюкри» там называется «Madama», а «Фазилет» — «John». В постскриптуме она просит совета мастера: «У меня уже давно был соблазн вводить слова на другом языке не переводя их, как я наконец сделала здесь („Лимонли, каймакли дондурма“ — по турецки — „лимонное, сливочное мороженое“, „Елла“ — по гречески „иди сюда“, а „гель бурья“ — то же самое по турецки. Разница в счете времени — 6 часов, т. е. в полдень по турецки 6 и в полночь тоже). Вообще же при стихах этого объяснения не будет. Очень хотелось бы знать, как вы это найдете?»

Как воспринял Алексей Максимович «новую вещь», мы еще узнаем, а пока о другой важной части письма. Елена Константиновна передала мэтру просьбу о встрече от Сергея Рафаловича. Это еще одно судьбоносное имя, точнее — фамилия, в жизни нашей героини, а потому о представителе многочисленного одесского купеческого рода необходимо рассказать подробнее.