Елена Феррари

В японском театре кабуки есть популярная пьеса под названием «Кадзинтё». В основе сюжета лежит эпизод спасения опального полководца Минамото Ёсицунэ его слугой Бэнкэем. Ёсицунэ с небольшим отрядом охраны пытался пересечь границу между двумя провинциями под видом бродячих монахов, но был остановлен самураями на горной заставе. Чтобы убедить начальника заставы в том, что они настоящие монахи, Бэнкэй, который и вправду когда-то служил в монастыре, начал громко читать якобы полученное им разрешение от монастыря на сбор подаяний по всей Японии. Пикантность ситуации в том, что в руках у Бэнкэя был развернутый свиток, по которому, как это казалось пограничникам, он и читал, но на самом деле бумага была девственно чиста. Ни в пьесе, ни в снятом по ее мотивам в 1945 году фильме гениального Куросавы «Идущие за хвостом тигра» не говорится прямо о том, что начальник заставы раскусил хитрость Бэнкэя, но это подразумевается и раскрывается особенно тонкой игрой актеров. Алексей Максимович Горький в апреле 1923 года напоминает того самого начальника заставы, который про Бэнкэя-Феррари все понял, но многозначительно промолчал, нахмурил густые брови, но рта не раскрыл, позволив опальным воинам вести свою игру — будь что будет. Ёсицунэ и Бэнкэй в итоге погибли от рук своих же. Феррари повторит их судьбу. Горький, переживавший за каждого погибшего при большевиках деятеля культуры, все видел, понимал, но поделать ничего с этим не мог. И пока только писал Елене Константиновне: «…все сие не суть важно, важно же, чтоб вы работали. Думаю, что вам пора иметь немножко веры в ваш талант. Желаю успеха от всей души.

Болен, устал. Крепко жму руку».

Елена Константиновна тоже и устала, и болела. В ответном письме от 1 мая она коротко сообщила об этом Горькому. Он откликнулся немедленно, подтвердив, что хотел бы опубликовать ее сказки, но знает, что она собирается в Россию. Публикация была возможна только при условии соблюдения эксклюзивных прав «Беседы», а потом Алексей Максимович попросил Феррари подтвердить планы относительно отъезда в Москву. И снова возникает вопрос: как еще могли относиться к поэтессе в белом Берлине, если она вот-вот собиралась вернуться в красную Москву?

Между тем сама поэтесса готовилась к выступлению в Доме искусств. Первое из зафиксированных состоялось в ноябре 1922 года, но еще с сентября того же года она занимала там выборную должность секретаря правления, в которое, помимо прочих, входили Алексей Толстой, Илья Эренбург, Виктор Шкловский и Владислав Ходасевич[226]. Затем она выступала там 3 и 10 ноября, 29 декабря 1922 года и 25 января 1923 года^{18}.

4 мая Елена Константиновна снова пришла туда и читала свои сказки, а вместе с ней в тот день выступал молодой итальянский поэт Руджеро Вазари[227]. Итальянец был старше «Красной Феррари» на год, хорош собою и внешне походил, как ни странно, на русских актеров той эпохи, подражавших европейцам. Характером отличался порывистым и всеми фибрами латинской души был предан делу футуризма. Но берлинской любовью Руджеро Вазари Елена Феррари не была. Ею стала другая женщина, бежавшая из России, — художница Вера Яковлевна Идельсон[228]. Вазари и Феррари вместе лишь писали стихи и учились: она вернулась к итальянскому, он шлифовал русский. Их совместный опыт литературной работы, двуязычного творчества оказался для нашей героини очень важен. Сама она могла только предполагать, какое будущее ее ждет, мечтать о нем, но в любом случае, если эта девушка и в кошмарном 1919 году учила итальянский язык, то уж сейчас, после войны, она подавно не собиралась просто так отказываться от своей мечты.

5 мая, на следующий день после выступления, Феррари подтвердила Горькому, что ждет советскую визу, чувствует, что «дело затягивается», но сообщила список своих произведений, предназначенных для публикации в СССР, — тексты ни одного из них нам неизвестны.

12 мая эмигрантская газета «Дни» в рубрике «Театр и искусство» сообщила: «В двадцатых числах мая в Берлине состоится бал, организуемый недавно основанным союзом русских художников… В день бала выйдет газета-однодневка». Среди тех, кто примет «любезное участие» в ее выпуске, упомянута Е. Феррари[229]. Компания Елене Константиновне подобралась достойная: Рафалович, Ремизов, Эренбург, Шкловский, Муратов и другие завсегдатаи кафе на Прагерплац. Мысли же Феррари были заняты предстоящим выходом ее книги и новыми работами, которые она уже привычно представляла на суд Горького. 21 мая она отправила ему новую сказку «Кукла» и сообщила, что вернулась к поэзии: «Теперь, после трех месяцев перерыва, пишу снова стихи. Чувствую растроганность и неумелость — как первая любовь. Страшно хорошо. Будьте здоровы».

Горький ответил только через десять дней. Он не был здоров, был раздражен, как желудок у старого человека, и, может быть, Феррари ему просто наскучила. Он уже все про нее понял, не видел ее будущего как поэтессы, потерял надежду «перековать», но еще пытался шутить: