Елена Феррари

В этом письме, несмотря на то что состоит оно всего из нескольких строк, две загадки. Во-первых, Елена Константиновна обещает рассказать Горькому при встрече не только о Москве, что логично, но и о Туркестане. Была там в отпуске во время полугодичного отдыха от Европы? Возможно. Может быть, даже ездила с братом. На эту мысль наталкивает следующее перемещение Владимира: 1 апреля 1925 года он был вновь уволен в запас РККА «за невозможностью соответствующего использования» и сразу уехал в Туркестан, получив там пост наркома и члена коллегии Наркомата социального обеспечения Узбекской ССР, который и занимал полтора года — до октября 1926-го[242]. Понятно, что просто так на столь важную должность вчерашнего отставника назначить не могли, и, возможно, он успел заранее провести какую-то подготовительную работу на месте. Весной — летом Люся и Владимир могли побывать в Туркестане, где она, в таком случае, наверняка набралась впечатлений для передачи бывшему «сааровскому старцу», а брат подготовил почву для будущего карьерного скачка — из инспектора Штаба РККА в наркомы, пусть и слаборазвитой солнечной республики, а не союзного масштаба.

Вторая загадка связана с самим Алексеем Максимовичем и адресом Елены Константиновны. В апреле 1924 года он переехал в Италию, в чудный маленький городок Сорренто у подножия Везувия, близ знаменитых развалин Помпеи. Там, в Сорренто, за Горького всерьез взялись советские представители. Еще в Германии он в эпистолярной форме обсуждал проблемы возвращения в Россию с Бухариным, Зиновьевым и Рыковым[243].Теперь, когда «Буревестник» перебрался в Италию, они просто не могли оставить главного пролетарского писателя в стране фашистов, иначе у представителей мирового рабочего движения мог возникнуть вопрос: «Значит, в Советской стране что-то не так, если в нее не хочет возвращаться такой человек?» И сам Горький не мог этого не понимать, оказавшись перед тяжелым выбором — пожертвовать здоровьем, а возможно и жизнью, ради пропаганды революционных идей или слушать весь остаток жизни упреки от решительных здоровяков типа Маяковского в том, что променял борьбу за счастье человечества на итальянскую виллу. Еще из Германии он рвался в Россию, понимая, что с его энергией, точнее даже, с его образом литературного вожака остаться в Европе, в плену тягучего эмигрантского нытья, будет означать позорную творческую смерть через забвение. Горький, как ни крути, был и оставался красным — таким же, как «Красная Феррари». Белым они были без надобности.

В надежде склонить его к скорейшему возвращению в Советский Союз на вилле пролетарского классика в первый же год его проживания в Италии побывали полпред СССР в Италии Константин Константинович Юреньев (Кротовский), сменивший его посол Советского Союза в Италии Платон Михайлович Керженцев (Лебедев), их лондонский коллега Леонид Борисович Красин, руководитель Наркомата внешней торговли Яков (Якуб) Станиславович Ганецкий (Фюрстенберг), Влас Яковлевич Чубарь — земляк Люси Ревзиной, ставший членом Политбюро ЦК КП(б) Украины, и множество других ответственных и не очень, обремененных полномочиями и просто интересующихся жизнью великого писателя чиновников. Не так уж важно сегодня, кто именно приезжал и сколько всего ответственных товарищей побывало в гостях у Горького. Все они так или иначе вынуждены были контактировать с советским полпредством в Риме, пользоваться его посредническими услугами, на какое-то, порой весьма продолжительное, время останавливаться там, и Алексей Максимович не мог не знать адреса дипломатической миссии Москвы в итальянской столице: Roma, Via Gaeta, 3. Письмо Елены Феррари отправлено с адреса Roma, Via Gaeta, 5. К сожалению, мне пока не удалось выяснить, как менялась римская адресная система за прошедшие годы, но по опыту других столиц очевидно, что дома 3 и 5 — либо одно и то же строение, либо соседние здания. Вероятность того, что Елена Феррари служила в советском полпредстве, стала настолько велика, что если у Горького до этого момента еще могли оставаться какие-то сомнения в отношении того, кем на самом деле является его ученица, то теперь места для них не осталось совсем.