Елена Феррари

Есть в этом письме еще одна удивительная деталь. Елена Феррари зачем-то сообщила Горькому, что Шкловский назвал недавно родившегося у него сына в честь мэтра — Алексеем, хотя на самом деле мальчик получил имя Никита. Сегодня трудно сказать, как и почему случился этот казус. Известно, что сына, родившегося 1 сентября, Никитой назвали сразу (дома звали Китюшей), но до этого времени Виктор Борисович внутренне колебался относительно того, какое имя дать наследнику^{20}. Возможно, он рассматривал вариант и Алексея и как-то упомянул об этом Феррари. Но ее письмо написано 11 октября — могла бы и уточнить, как в итоге был наречен мальчик, прежде чем сообщать такую новость Горькому, которому ничто не мешало поддерживать связь со Шкловским напрямую. Вообще, есть в этой истории что-то абсолютно непостижимое разумом, но по духу своему характерное для всей истории Елены Феррари: выдумка, выглядящая абсолютно правдоподобно, но взявшаяся непонятно откуда и, главное, неясно зачем.

Ответ Горького на ее обращение неизвестен. Был ли он — этот ответ — вообще? Да. Возможно, не сразу, с большим опозданием (писатель в очередной раз менял виллу), но был. Утверждать это с уверенностью позволяет один из трех любительских снимков Алексея Максимовича, сделанных лично Еленой Феррари и переданных ею после смерти писателя в Архив А. М. Горького в Москве. Одно из трех фото идентифицируется четко: 1925 год, Сорренто. Горький на нем стоит на фоне итальянского пейзажа, засунув руки в карманы и опершись на балюстраду. Писатель в рубашке — значит, дело происходило не раньше теплой итальянской весны, но никакой переписки между ними до середины лета 1926 года не обнаружено, а фото — есть. Стало быть, общались, встречались, разговаривали. О чем? Вряд ли о таране «Лукулла». Скорее всего, о литературе.

Мы помним, что 4 мая 1923 года Феррари читала свои стихи в Берлине вместе с итальянским поэтом, художником и драматургом (кажется, у людей этого времени и этой прослойки обязательно всего должно было быть по чуть-чуть) Руджеро Вазари. Очередное совпадение: подруга итальянца Вера Идельсон родилась в Риге, но детство провела в пригороде Баку — Сабунчи, где ее отец, служивший инженером на нефтяных разработках, сменил немецкого инженера Зорге, уезжавшего на родину с семьей, в том числе с маленьким сыном Рихардом. Вера рисовала в новомодной футуристической манере, увлекалась кубизмом, занималась керамикой, вышивкой и дизайном интерьеров. Теперь Идельсон и Вазари тоже перебрались в Италию, а к 1926 году они соберутся и в Париж: пути русской эмиграции больше напоминали течение реки с замысловатым руслом, несущее всех в одном направлении — туда, где глубже, где лучше. Елена Феррари продолжала поддерживать с ними знакомство, но, по версии Владимира Лоты, осенью 1924 года задержаться в Италии надолго Елене Феррари помешали дела службы. Пробыв в Риме два месяца и якобы успешно выполнив некие задания, она отправилась в Париж, где местную резидентуру военной разведки уже давно лихорадило[244].

К концу 1924 года из тринадцати государств, требующих особого внимания «Шоколадного домика», только в четырех сохранялись резидентуры, действующие не только в советских представительствах, но и на нелегальном положении: в Японии, Англии, Польше и во Франции. Недостатки и опасность ведения разведки исключительно с легальных позиций были в целом понятны руководству Разведупра. Но отойти от подобной практики, даже несмотря на серьезные провалы, оно пока не решалось: слишком велики были трудности в создании нелегальных резидентур и организации оперативной и бесперебойной связи с ними[245].

Очередные два года после провалов Рудника и Урицкого и до нового разгрома французской разведывательной сети, последовавшего в 1927 году, советских военных нелегалов в Париже возглавляли Ян-Альфред Матисович Тылтынь, Стефан Лазаревич Узданский (действовавший, кстати, под личиной представителя бомонда — художника Абрама Бернштейна) и — с 1925-го — главный резидент с документами секретаря советского полпредства Станислав Ричардович Будкевич. «Ирэн» — Елена Феррари снова стала помощником резидента с конца 1924 года. В ее обязанностях числилось: установление контактов, проверка, подготовка отчетов, выполнение функций связного — много работы, не до стихов. С бывшим своим шефом — Урицким в Париже она не пересеклась, он вернулся в Москву еще в мае 1924-го. Поэтому никак нельзя говорить, что провал Урицкого произошел по вине Центра, который «видимо, слишком рано лишил резидента… такого опытного помощника, как Елена Феррари»[246]. И опыт пока был не велик, и во Франции она провела совсем немного времени. Думать так заставляет следующее из сохранившихся писем Феррари Горькому:

«Москва 3.6.26.

Дорогой Алексей Максимович,

посылаю Вам мою книжку и радуюсь случаю написать Вам. За 15 месяцев, проведенных в Италии, я научилась писать на том (так в тексте. — А. К.) языке…»