Елена Феррари

Помимо того, что мы уже о Феррари помним (например, о ее энергии и незаурядных лингвистических способностях), из этой характеристики мы узнаём, что она жила в Париже в значительно более опасных условиях, чем в Риме, где находилась «под крышей» советского представительства, и даже в Германии, где полиции в то время было не особенно интересно разбираться с гигантской русской диаспорой — хватало внутренних проблем. Поступившая в Сорбонну гражданка Австрии, чье имя по паспорту нам по-прежнему неизвестно (вряд ли она и здесь фигурировала как Феррари, хотя всякое возможно), рисковала в случае провала тремя-пятью годами тюрьмы — французские законы в отношении шпионов были не слишком суровы. Но все равно: тюрьма есть тюрьма, и попасть туда не хочет никто. А обязанности у «Люси́» были весьма опасными. Помимо связей с «Фантомасом», что само по себе было хождением по острию ножа, и с сербскими коммунистами, которых тоже немало осело во Франции, здесь и работа с фотолабораторией (то есть масса улик, которые в случае внезапного обыска трудно было бы уничтожить), и курьерская служба.

Технические возможности того времени не позволяли использовать для связи с Москвой радиостанцию, а значит, все документы приходилось передавать лично, переведя данные на бумагу или в микрофильмы. Курьер — судя по всему, часто это была сама Елена Феррари — с крайне опасным грузом, спрятанным на себе или в личных вещах, отправлялся поездом в Мец (Метц, Metz) на франко-германской границе, где встречался с другим курьером — из по-прежнему огромной (более двухсот человек) берлинской резидентуры. Тот отвозил передачу на автомобиле на 60–70 километров вглубь Германии, где передавал следующему, и т. д.[279]. Дополнительную опасность представляло и «окно» на границе — сам небольшой городок Мец. Интерес к нему проявляла не только советская, но и другие разведки, в том числе и французская. Здесь был расположен один из трех ее разведывательных центров, ориентированный на работу против Германии[280], и Мец — родина великого французского поэта Поля Верлена (знала ли об этом автор «Эрифилли» и «Принкипо», читала ли?) был наполнен «рыцарями плаща и кинжала», как средневековая Франция когда-то рыцарями настоящими.

Работа, сопряженная с постоянным стрессом и риском попасться, истощала сотрудника резидентуры — и физически, и психологически. А если вспомнить, что к этому добавлялись ночные визиты к «Фантомасу», а здоровье у нашей героини всегда оставляло желать лучшего, неудивительно, что на личной связи у Феррари состояло всего семь человек — невероятно мало в масштабах ее большой, аморфной и малоэффективной организации. О том, что гнездо советской разведки таковым и являлось, свидетельствовала профессиональная статистика: «Резидентура в Париже представляла собой громоздкую структуру с большим числом людей и разветвленным агентурным аппаратом. С 1931 г. по 1933 г. резидентурой руководили пять резидентов, сменяя один другого („Винтер“, „Мария“, „Марк“, „Катя“, „Ами“). При этом первые трое имели двух помощников, последние двое — по одному. Как следствие — чрезмерная перегруженность резидента и его помощников (помощника): 18–15 (так в документе. — А. К.) связей на каждого. В 1931 году резидентура насчитывала от 63 до 66 человек; в 1933-м — от 41 до 50.

В агентурной сети парижской нелегальной резидентуры из общего числа агентов (в 1932 г. до первого провала было 45 агентов-источников, в 1933 — около 20) ценных агентов было не более семи человек»[281].

Елена Константиновна завершила командировку во Францию в начале весны 1932 года. В соответствии с одной из версий, это случилось, когда из шкафа памяти белогвардейской эмиграции на Феррари вывалился поросший ракушками остов яхты «Лукулл». «Операцией, по воспоминанию Феррари», руководил наш старый знакомый Николай Николаевич Чебышёв. Он же — в единственном числе — стал ее исполнителем.

17 октября 1931 года на четвертой полосе эмигрантской газеты «Возрождение» появился очерк Чебышёва под названием «Гибель „Лукулла“», посвященный десятилетию трагических событий на рейде Константинополя. Как и следовало ожидать, заметка прошла еще более незаметно, чем новости о самом событии десять лет назад. И подавно не вспомнили бы о ней сегодня и мы, если бы 2 марта 1932 года в одном из парижских баров не состоялась встреча Чебышёва с бывшим другом Горького поэтом Владиславом Ходасевичем, отраженная в дневнике последнего с пометкой «о Феррари». Спустя почти полгода (!), 25 июля, в день начала суда над террористом Павлом Горгуловым, убившим президента Франции (Чебышёв освещал процесс как журналист, а потом в числе немногих был допущен на казнь), Николай Николаевич вдруг, ни с того ни с сего, вернулся к теме «Лукулла», опубликовав в «Возрождении» на второй и третьей полосах тот самый текст, который вывел нашу героиню в бессмертие: