Елена Феррари

Неожиданную пассивность командования Русской армии в этом деле, в ходе расследования гибели «Лукулла», в некоторой степени может объяснить и личная позиция Петра Николаевича Врангеля, на которого наибольшее впечатление произвела именно потеря казны. Это вполне объяснимо: в отличие от Чебышёва и остальных своих соратников, которые имели время и возможности разглагольствовать о красных диверсантах, Врангелю надо было кормить солдат уже сегодня, завтра и послезавтра. Вполне возможно, что главком пытался скрыть от армии, и без того находившейся в отчаянном положении, пропажу «неприкосновенного золотого запаса», справедливо опасаясь возмущения солдатских масс, которого и без того только что удалось чудом избежать. Голодное, озлобленное войско, загнанное в болота Галлиполи, могло воспринять пропажу казны как вполне реальную угрозу скорой гибели.

Парадоксально, но вот как раз это соображение — о возможном бунте войск — могло оказаться главным из резонов для осуществления операции не только против Врангеля лично, но и, как ни странно это звучит, именно против его яхты. Ведь при таких обстоятельствах армию было бы легче либо разложить, либо (или вместе с тем) направить ее штыки против бывших командиров.

Вывод относительно причин молчания Врангеля отчасти подтверждает и следующая информация не вполне ясного происхождения: «…как свидетельствуют выдержки из писем журналиста Филиппова, активно искавшего средства для финансирования газеты „Общее дело“, на яхте находились деньги, принадлежавшие русской армии, вывезенные Врангелем в октябре 1920 года из Крыма в Константинополь. Часть из этих „особых сумм“ выделялась по распоряжению Врангеля для газеты „Общее дело“, с помощью которой Владимир Бурцев пытался объединить русскую эмиграцию для борьбы с советской властью. Однако через несколько дней после гибели „Лукулла“, 27 октября Врангель телеграфировал Бурцеву: „Видел Филиппова. Всей душой рад бы помочь, но сам нахожусь в критическом положении…“ Филиппов в свою очередь 5 ноября 1921 года отправил Бурцеву любопытную телеграмму: „…Мой приезд в Конст. совпал с гибелью яхты, на которой, как вы знаете, хранились деньги и драгоценности… Никому не говорите о гибели денег и драгоц. с яхты, так как ген. В. это скрывает…“»[171].

Очень скоро Чебышёв, наученный горьким опытом летнего расследования и понявший бесперспективность нынешнего, оказался в последнем, пятнадцатом номере «Зарниц» вынужден обреченно констатировать: «Мы не без основания признали характерным в этом происшествии прибытие „Адрии“ из Батума. Некоторые пассажиры „Адрии“ сообщили, что за неделю до выхода „Адрии“ из Батума туда прибыл из Москвы поезд со сформированным в Москве новым составом чеки (сотрудников ВЧК. — А. К.). Только уверенность в том, что следствие „прольет свет на это происшествие“, оказалась слишком оптимистической…

Света на это происшествие итальянскими властями пролито не было».

После того как разбирательство англо-французских властей не нашло злого умысла в странном дрифте «Адрии» и гибель «Лукулла» была признана случайной, дело передали в итальянский суд для рассмотрения вопроса о компенсации пострадавшим. Врангель, а с ним и вся бывшая армия с таким решением смирились. Главком лишь вручил бразды управления судебной тяжбой бежавшему из России присяжному поверенному Павлу Васильевичу Ратнеру и на этом успокоился. Однако Ратнер особого рвения по уголовной составляющей дела не проявил, к пересмотру оно принято не было. Что же касается гражданской части иска, то итальянцы согласились на выплату родственникам погибшего в результате «несчастного случая» мичмана Сапунова пожизненной пенсии (почему-то только им), косвенно признав тем самым вину капитана «Адрии», но не более. Врангель сменил адвоката, но в 1925 году иск закрыли окончательно с выплатой мировой в размере 25 процентов от заявленного главкомом ущерба (точная сумма неизвестна)[172]. Дело сдали в архив, но об этом узнал только узкий круг людей, да и интереса к этому уже не было никакого. Исход разбирательства был предрешен еще тогда — в 1921 году, когда Врангель своими приказами дал понять: главное — почтить память погибших (выделяя при этом опять же только мичмана Сапунова), отметить мужество всего экипажа и решать более насущные задачи, которых перед бывшей армией становилось все больше и больше.