Елена Феррари

«Коллегия НКИД решительно высказывается за принятие предложения тов. Е. относительно Константинополя. Она считает эти предложения заслуживающими внимания. При проведении этого плана следует, однако, действовать осторожно по дипломатическим соображениям. По словам тов. Е., врангелевцы так резко настроены против Антанты, что они охотно возьмут Константинополь. Престиж Советской России среди них очень велик, но не настолько, чтобы они сами обратились к нам с заявлением о своем подчинении.

После захвата ими Константинополя мы должны будем, по словам тов. Е., обратиться к ним в таком приблизительно ключе: „Антанта водила вас за нос и пользовалась вами против Советской России, но у вас теперь открылись глаза, и мы рассчитываем, что вы больше не будете действовать во вред трудящимся России, мы предлагаем признать Советскую власть, ваши преступления забываются, и вам разрешается вернуться на родину“. У нас должен быть наготове политический аппарат, чтобы в тот момент бросить его в Константинополь, причем ради большей осторожности переброски политработников могут происходить как будто самочинно, по их собственному желанию. Мы, таким образом, овладеем положением в Константинополе.

Нас нельзя будет винить за события, развернувшиеся помимо нас. После этого мы передадим Константинополь его законным владельцам туркам, но не ангорским кемалистам, отделенным от Константинополя проливами, а константинопольским кемалистам, гораздо более левым, т. е., главным образом, имеющемуся в Константинополе рабочему элементу, который мы организуем и вооружим.

Формально же Константинополь будет нами передан турецкому государству. Тов. Е. полагает, что в тот момент врангелевцы без труда займут Андрианополь (так в тексте. — А. К.) и Салоники, там появятся наши комиссары, и едва держащиеся балканские правительства будут опрокинуты, что может иметь громадный политический эффект и дальше Балкан. В данный момент требуется поскорее отправить обратно тов. Е.; ему нужно 30 тысяч лир»[176].

Невероятно заманчиво думать, что «товарищ Е.» — это Елена, наша Елена Константиновна Феррари, Люся. Против этой мысли то, что одной буквой, как правило, обозначали фамилию, и то, что Е. — это он, а не она, судя по тому, как построено последнее предложение. И тем более точно известно, что в апреле 1922 года наша героиня находилась там же, где и Чебышёв, — в Берлине.

Глава девятая Русские не тонут

Играю в карты, пью вино,

С людьми живу — и лба не хмурю.
Ведь знаю: сердце все равно
Летит в излюбленную бурю.

Лети, кораблик мой, лети,

Кренясь и не ища спасенья.
Его и нет на том пути,
Куда уносит вдохновенье…

Владислав Ходасевич. Москва. 4–6 февраля 1922 года

Николай Николаевич Чебышёв прибыл в Берлин 23 декабря 1921 года. Редактор «Зарниц» — почившего в Бозе вестника врангелевской эмиграции, очень точно уловил момент коренного изменения ее природы. Осенью 1921 года русским в Константинополе наконец-то начали выдавать визы. Те, кто не только хотел, но и мог это сделать, двинулись в путь (и в этом могла заключаться еще одна причина прохладного отношения к событиям вокруг уже бывшего главкома — все это оставалось в прошлом). С полуострова Галлиполи еще в мае того же года французы вывезли около трех тысяч человек, согласившихся на черную работу в славянских странах Европы. Стремительно пустел и сам Константинополь. Отсюда ехали и на Балканы (и Чебышёв отправился сначала в Сербию), и в основном рядовые солдаты деникинской и врангелевской армий, донские и кубанские казаки в массе своей так и не продвинулись дальше Белграда и Софии. Но многие, кому позволяли средства, знание языков и кто с самого начала с трудом выносил климат «Царьгрязи», устремились вглубь Европы, в города, получившие позже прозвища (наряду с Константинополем) «столиц русской эмиграции» — в Берлин и Париж.