Елена Феррари

Поэтесса Нина Николаевна Берберова, познакомившаяся с Горьким чуть позже — летом 1922 года, оставила интересное и точное описание первой встречи с Алексеем Максимовичем, сохранив для нас ощущение от беседы только вступающего в литературу автора с «великим писателем земли Русской»: «Разговор перешел на литературу, на современную литературу, на молодежь, на моих петербургских сверстников и наконец на меня. Как сотни начинающих, да еще, кроме стихов, ничего писать не умеющих, я должна была прочесть ему мои стихи.

Он слушал внимательно, он всегда слушал внимательно, что бы ему ни читали, что бы ни рассказывали, — и запоминал на всю жизнь, таково было свойство его памяти. Стихи вообще он очень любил, во всяком случае, они трогали его до слез — и хорошие, и даже совсем не хорошие. „Старайтесь, — сказал он, — не торопитесь печататься, учитесь…“ Он был всегда — и ко мне — доброжелателен: для него человек, решивший посвятить себя литературе, науке, искусству, был свят (курсив мой. — А. К.)»[196].

Наверное, примерно такие же эмоции должна была испытывать Елена Феррари, которая была старше Берберовой всего на два года, литературного опыта имела вряд ли больше, а с Горьким познакомилась лишь несколькими месяцами ранее. По информации, пока не поддающейся проверке, Елена Константиновна покинула Константинополь несколько дней спустя после гибели «Лукулла» на итальянском же пароходе (не на той же «Адрии»? Если да, то тогда легко можно объяснить, откуда Люся Голубовская могла знать подробности тарана врангелевской яхты — опять же если она их знала). Прибыла во Францию, добралась до Парижа, где «сотрудник Разведуправления рекомендовал ей на несколько дней задержаться во французской столице. Он должен был связаться с Центром, чтобы доложить о благополучном прибытии гостьи из Турции и получить указания о ее дальнейших действиях»[197]. Из этого утверждения непонятно: то ли гостью ждали, то ли, наоборот, она свалилась как снег на голову, и пришлось запрашивать Москву о том, что делать с загадочной барышней из Константинополя дальше.

В отличие от Польши или Японии после Гражданской войны Франция не считалась наиболее вероятным противником Советской Республики, но в классификации военной разведки относилась к так называемым «Великим державам», разведывательную работу против которых необходимо было организовать в первую очередь и поддерживать на высоком уровне. К тому же до победы на выборах 1924 года «Левого блока» Франция продолжала считаться в Москве одной из самых антисоветских из великих держав. Одновременно руководство Разведупра «в целом понимало недостатки и опасность все усиливающегося крена в сторону ведения разведки с „легальных“ позиций. Однако, представляя огромные трудности в создании нелегальных резидентур и в организации оперативной и бесперебойной связи с ними, отойти от этой практики, несмотря даже на серьезные провалы, не решалось»[198]. Не решалось в том числе из-за низкого профессионального уровня и чрезмерной и необдуманной энергичности своих работников, нередко пренебрегавших правилами конспирации.

Глава объединенной нелегальной резидентуры политической и военной разведок Яков Матвеевич Рудник прибыл в столицу Франции в феврале 1921 года и немедленно развернул бурную деятельность, включая не только создание широкой агентурной сети, но и устройство специальной лаборатории по изготовлению фальшивых документов для нужд советской разведки, а также организацию перевалочного пункта — «окна» на границе Франции с Италией. Активно работал Рудник и против белогвардейской эмиграции, особое внимание уделяя предотвращению планировавшихся ее активной частью террористических актов на территории Советской России. У резидента быстро появились хорошие связи и среди французских военных, и в Министерстве иностранных дел Республики. Еженедельно Объединенный разведцентр в Берлине получал из своего парижского филиала невероятное количество донесений — от двадцати до тридцати пяти (!). Однако, как часто бывает при таком размахе, широкая разведсеть была сплетена с участием агента местной контрразведки, и в 1922 году Рудника арестовали, взяв с поличным. Разведчика судили, приговорили к тюремному сроку, и перспективы перед ним открывались теперь совсем не радужные. И хотя Рудник выжил, вышел из тюрьмы и вскоре вернулся на родину, резидентуру пришлось отстраивать заново[199]. Феррари неизбежно должна была застать Рудника в Париже, и то, что разгром резидентуры ее не задел, — чистой воды везение.

Новым главой разведсети во Франции стал Семен Урицкий — еще одна чрезвычайно важная фигура в биографии Елены Константиновны, хотя существующая ныне популярная тема какого-то особого, едва ли не интимного взаимопонимания, якобы уже тогда установившегося между ними, и дальнейшего благоволения к Феррари со стороны Урицкого не находит документального подтверждения.