Елена Феррари

Возвращаясь из царства предположений в мир реальности, приходится констатировать: когда точно встретились Горький и Феррари, неизвестно. Существует предположение (снова недоказанное, но и неопровергнутое), что это произошло в феврале 1922 года. Основывается оно на одной-единственной фразе из письма мэтра Марии Федоровне Андреевой, отправленного 10 февраля^{14}: «Здесь — хорошо. Конечно, „все в мире относительно“, и в каждом городе есть своя поэтесса, но все-таки жить можно»[204]. Однажды этот фрагмент оказался нерешительно прокомментирован следующим образом: «Возможно, речь идет о поэтессе Е. К. Феррари»[205]. Да, может быть, в письме речь шла именно о ней, но может быть, и нет. Например, в описаниях берлинской жизни, оставленных Чебышёвым, встречаются женские персонажи, фотографически похожие на Елену Константиновну, но из этого отнюдь не следует, что это действительно была Феррари. И если в каждом городе есть своя поэтесса, то значит ли это, что поэтесса из Санкт-Блазиена все та же Феррари?

Самое главное совпадение здесь — сроки. Известно точно, что к середине апреля между Горьким и нашей героиней уже шла более или менее активная переписка. На Пасху, 16 апреля, он сообщает ей (и хронологически это первое из известных писем): «…пока посылаю обещанные книжки стихов; обратите внимание на Ходасевича^{15}, а — особенно на Одоевцеву^{16}». Следом, в завершение письма высказывает отношение к адресату, о котором мы уже знаем от Нины Берберовой с поправкой на то, что к Феррари он относится явно лучше, чем-то она его зацепила, произвела впечатление:

«Как Вы живете? Хорошее воспоминание у меня о Вас. Очень милый человек Вы, — да будет Вам хорошо на земле! Жму руку.

А. Пешков».

Он явно знаком с ней не просто очно, но знает ее как начинающую поэтессу: в письме упоминаются ее стихи, которыми она его снабдила и с которыми писатель «не успел еще ничего сделать». Впрочем, и это совсем не означает, что знакомство произошло именно в феврале. Однако ответ Елены Константиновны значительно интереснее письма Горького к ней.

По загадочной причине это ее письмо (из найденных — тоже первое хронологически, но точно недатированное и предположительно отнесенное ко второй половине апреля) обычно цитируется не целиком, а оттого выглядит странно:

«Алексей Максимович, дорогой мой, ура!

<…> Посылаю Вам мой рассказ в стихах. Пока писала — казалось хорошо, чтоб могло быть посвящено Вам. Но так или иначе — Вам».

Что заставляет Феррари приветствовать Горького ликующим «ура!», а затем сообщать ему, что рассказ оказался не так хорош, как ожидалось, необъяснимо, — если не читать послание целиком. В полном же тексте существует еще один чрезвычайно важный и неизменно пропускаемый исследователями абзац:

«Предприятие наше в Турции сорвалось, и мне сообщили об этом, хотя без всяких объяснений и подробностей. Но главное — все мы свободны! Я в таком бешеном восторге, что голова идет кругом. Понимаете — свободна, без всяких жертв и работы за меня кого бы то ни было!»

Может быть, речь здесь идет как раз об окончательном решении ее шпионского начальства: об отказе от мысли вернуть ее в Турцию и согласии предоставить отпуск для лечения? Неизвестно, но зато понятно, что во время той самой таинственной первой встречи (если она была одна, а не несколько) Елена Константиновна рассказала Алексею Максимовичу много всего, в том числе упомянула о некоей задаче, которая ждет своего исполнения при ее непосредственном участии в Турции, и, следовательно, он уже тогда знал, что она как минимум не только поэтесса. Это совсем не означает, что Феррари выдала ему какую-то часть своей подлинной биографии или своих реальных целей нахождения в Европе — вовсе нет. Она могла придумать любую историю, связанную с неким мифическим «предприятием» в Турции, а Горький мог поверить в него или нет (или сделать вид, что поверил). Важно, что даже первая фаза общения между ними не ограничилась формальным знакомством и обращением неофита к мэтру за советами и напутствиями. В этом смысле интересна и общая оценка, которую Феррари опосредованно ставит себе как личности, — этот мотив проходит пунктиром через несколько ее посланий Горькому, и следующий, опять же пропущенный в цитатах абзац — только начало справедливой самокритики: «Я слышала раз такую фразу: „Какая вы хорошая и как вас много!“ — меня хоть и совсем не много и качества подозрительного, но я просто счастлива, что принадлежу себе, и даже не знаю, что с собой делать. Сегодня солнце целый день — оно тоже радо за меня».