Елена Феррари

Русские писатели ходили по Берлину, кланяясь друг другу. Встречались они часто, потому что жили все в Вестене. Но когда люди кланяются друг другу — это малоинтересно. Я видел многих, когда они не кланялись.

Ночью шел Виктор Шкловский, подпрыгивая на носках, как ходят неврастеники. Шел и пел на ходу. У витрины книжного магазина остановился. И стоял, чему-то долго улыбаясь.

Когда он ушел, я увидел в витрине — „Сентиментальное путешествие“. Самые искренние моменты писателей бывают наедине со своими книгами. Писатели тогда инфантильны»[208].

«Сентиментальное путешествие» — книга самого Шкловского, оттого, по мнению бывшего корниловца, будущего масона, а пока сменовеховца и писателя, он ей и улыбался.

Безусловно, Виктор Шкловский любил себя, любил себя в литературе и литературу в себе, а еще он очень любил наставничество — тоже, естественно, литературное. В Берлине для него это стало залогом выживания. Никаких иностранных языков он не знал и на врастание в западную жизнь не рассчитывал. С белой эмиграцией имел только то общее, что воевал против этих людей на стороне красных. Красных же — советских, и даже розовых — сочувствующих, обоснованно сторонился, поскольку не без оснований боялся чекистов, которые имели к нему серьезные претензии как к бывшему эсеру. Воздуховодом, подающим кислород (да и хлеб насущный заодно) задыхающемуся в Берлине Шкловскому, оставался узкий канал общения с коллегами: дружба с Горьким и полное терзаний и конфликтов коммунально-творческое сосуществование с другими писателями и поэтами — калибром помельче. Учиться у Шкловского хотели далеко не все — это вообще характерно для людей, а уж для писателей, каждый из которых сам себе гений, особенно. Елена Феррари, тогда еще не слишком обремененная амбициями, подпитанными хоть одной публикацией (после чего у многих литераторов земля и небо мгновенно меняются местами), учиться у Шкловского была готова. К тому же его имя ей назвал, возможно, сам Горький.

Судя по некоторым нюансам, общались Шкловский и Феррари малоформально, но не более того. Виктор Борисович состоял в браке, что мало кого из мужчин (как, впрочем, и женщин) останавливало, но главное, он был влюблен (что, впрочем, тоже останавливает не всех). Шкловский питал нежные чувства к Эльзе Триоле — сестре возлюбленной Маяковского Лили Брик. Эльзе же была посвящена книга «ZOO, или Письма не о любви». Оттуда, из этих «писем», самое, наверное, известное, краткое и в то же время самое поэтичное описание Елены Феррари:

«На Kleiststrasse, против дома, где живет Иван Пуни, стоит дом, где живет Елена Феррари.

У нее лицо фарфоровое, а ресницы большие и оттягивают веки.

Она может ими хлопать, как дверцами несгораемых шкафов»[209].

«Лицо фарфоровое…» Несмотря на то что остались только черно-белые снимки Елены Феррари, все же кажется, что у нее была довольно смуглая кожа. И вдруг — фарфоровая. Не потому ли, что во время пребывания в Германии у нее действительно обострился туберкулез?

Еще один литератор, невзначай наблюдавший за соседством Пуни и Феррари, — поэтесса Вера Иосифовна Лурье не без яда в устах замечала: «Кубист Иван Пуни был красивым мужчиной, но женщинами вообще не интересовался, хотя и был женат. Его живописная манера осталась мне чуждой. Его жена, украинская художница Ксения Леонидовна Богуславская, со своей стороны, любила женщин и была дружна с малоизвестной поэтессой и художницей Феррари, которая жила на Клейстштрассе в Шёнеберге, напротив дома, где было ателье Пуни. Картины Ксении Богуславской я не могу вспомнить, вероятно, они не произвели на меня особого впечатления»[210]. Надо заметить, что Ксения Богуславская занималась в основном оформительской (в том числе театральной) и декоративно-прикладной живописью, что делало ее творчество значительно менее заметным на фоне ее мужа, Ивана Пуни, который старательно себя рекламировал, в том числе из соображений содержания семьи. Поэтому неудивительно, что Вера Лурье не могла вспомнить картин Ксении: ей могли отдельно их не показывать, а специально она не поинтересовалась. Стихи же Феррари, видимо, не произвели впечатления настолько, что она не стала даже упоминать об их существовании. Зато отметила занятия Елены Константиновны живописью — ранее об этом никто не говорил. Похоже, что наша разведчица действительно погрузилась в богемную жизнь и, стараясь показать себя с лучшей стороны, стремительно приобретала нужные навыки в разных областях творчества. Что же касается их отношений с Богуславской, то вряд ли Вера Лурье могла «держать свечку», но в любом случае начало 1920-х годов — эпоха первой сексуальной революции XX века, когда менялся мир, менялись нравы и после войны очень хотелось жить и пробовать всё — пока есть возможность.

У Феррари на память о берлинском соседстве с четой Пуни остались три стихотворения. «Полночь» посвящена Ивану Арнольдовичу, и мотив одиночества, ответный намек на сопереживание, проглядывает сквозь строки совсем откровенно: