Елена Троянская

– В Трое совсем не много людей, которые ненавидят нас так, что согласны отомстить нам ценой жизни своих же сородичей, троянцев. Я уверяю тебя, скоро станет ясно, чьих рук это дело.

Конечно, нам нужно знать своего врага в лицо, но мне очень не хотелось смотреть в это лицо.

А может, Парис ошибается. Возможно, злоумышленников направляла не лютая ненависть к нам, а жажда войны.

XLII

– Геланор, – говорил Парис, – я доверяю твоим глазам и ушам. Ты знаешь об истории с колодцем. Что ты об этом думаешь?

Мы прогуливались по вестибюлю нашего нового дома. Столь нового, что в воздухе чувствовался запах свежей штукатурки. Эвадна была с нами. У меня появились две троянские служанки: Скарфа и Левка. В тот день я их отослала специально, чтобы они не могли подслушать наш разговор: настолько подозрительность и недоверие овладели мной.

Геланор смерил меня оценивающим взглядом:

– Я в Трое новичок. Я только начал прислушиваться и приглядываться.

Парис покачал головой:

– И все же подчас именно новичок свежим взглядом замечает то, чего не видит старожил.

– Ну что ж…

Я ожидала, что Геланор начнет перечислять троянцев одного за другим, разбирать вероятность того, что он преступник, вскрывать возможные мотивы. Вместо этого он сказал:

– Я думаю, в городе есть вражеские лазутчики. Не исключаю, что это троянцы, чем-то недовольные и перешедшие на сторону врага, но считаю это маловероятным.

– Лазутчики! – выдохнул Парис.

– Я полагаю, это греки, но они мастерски меняют облик, – продолжал Геланор. – Конечно, лучше подкупить троянца. Тогда не нужно придумывать, как человек оказался в городе, беспокоиться из-за выговора, из-за того, что он выдаст себя, совершив какую-то оплошность. Но такого человека трудно найти, если не имеешь возможности свободно передвигаться по городу и общаться с его жителями. Чужеземцы подолгу общаются с троянцами только во время ярмарки, а она давно закончилась.

– Неужели можно, не будучи троянцем, притвориться им так убедительно, что другие троянцы поверят? – спросила я.

Про себя я знала, что у меня другой выговор, я употребляю много непонятных троянцам слов, и вообще есть множество признаков, по которым можно сразу определить, что я не троянка.

– Можно, уж поверь мне, – ответил Геланор. – Притворством эти люди зарабатывают свой хлеб, как крестьянин пахотой, а кузнец ковкой. Они могут изобразить любого человека, даже не существующего.

– Но как им удается притворяться постоянно? – удивился Парис. – Дети играют в такие игры, но им в тот же день надоедает.

Геланор улыбнулся. Его улыбка одновременно и успокаивала, и отстраняла.

– Им приходится поверить в выбранный образ. Они принимают его полностью, а прежнее «я» стирается.

– Вижу лицо, – вдруг сказала Эвадна. – Лицо молодого человека.

Она вздохнула и прибавила:

– А больше ничего не вижу.

Мы расспрашивали свидетелей визита о Менелае и Одиссее – что они говорили, как смотрели? Зал совета был набит битком, люди толпились вдоль стен. Менелай произвел на всех благоприятное впечатление: смотрел прямо, открыто, говорил спокойно, убедительно. Его требования были разумны. Он сказал, что Парис нарушил самый главный закон – закон гостеприимства: переступил порог дома под видом друга и украл жену хозяина, когда тот уехал. Теперь есть два пути: путь правды и путь обиды. Правда требует возвращения беззаконно похищенного, неужели троянцы выберут путь обиды? Он уверен, что меня увезли против моей воли, совершив насилие.

– Нет, нет! – воскликнула я.

– Разве могут греки думать иначе? – ответил наш собеседник, молодой член совета. – Их гордость требует придерживаться такого мнения. Менелай также сказал, что кроме жены Парис украл много золота.

– Это ложь! – крикнул Парис. – Я ничего не брал. А Елена взяла только то, что принадлежит ей как царице Спарты. Мы все готовы вернуть!

Менелай – и вдруг лжет! Наверное, это Одиссей подучил его, чтобы упрочить их позицию.

– Клянусь перед всеми богами, что это ложь, – сказала я.

И, сказав эти слова, я горько пожалела, что те, для чьих ушей они предназначены, уже далеко. Наш враг все предвидел. Сказанные в присутствии послов, мои слова могли бы поправить дело. А теперь они их не услышат.