Теперь я докажу, что обещания твоих кардиналов – слова, [их можно уподобить] листьям; ибо деревья не познаются по своим листьям или цветам – но по плодам их. И мы воистину познали их по плодам их. Стыдно мне и сказать – да будет же стыдно им за то, что они сделали! – тиран использовал их, как сторонников своей злобы, против которой, однако, им бы следовало выступить. Я показывала мою любовь к тебе не красноречием и словами, но делами и правдой. Выходит, злом отплатили [мне] за добро и ненавистью – за привязанность?
Могу сказать еще одну вещь – да будет спасен мир Господень! – скажу Ему то, чем, как мы читали, Иоав[188] упрекал царя Давида: «Ты любишь ненавидящих тебя и ненавидишь любящих тебя»[189]. Увы! Как обезвредить преступление против правосудия? Как презренно ключи от Церкви утратили свою функцию! И где следовало бы сделать очевидным славное превосходство св. Петра, там оно распростерлось ниц, достойное упреков, и власть первосвященника стала не имеющей ценности. Волк овладел овечьим стадом, лев Церкви Божией и всякий дикий зверь кормятся от нее, и некому восстать против зверя ради Божьего дома. Что же угнетает меня особо близко и неисцельно, так это то, что тиран мучает моего сына, а папа это покрывает; и нет никого, кто выкупил бы его или спас.
Так вот, если есть в тебе какое-либо сочувствие, какая-либо сила милосердия во Христе, какая-либо жалость, какое-либо сердечное сострадание, короче, хоть что-нибудь, что пробудит в тебе отеческую привязанность и [напомнит] о первосвященническом помазании, пусть все люди услышат твой мудрый приговор.
Но к чему я задерживаюсь на таких вещах? Я несусь по неопределенности и бичую [языком] воздух, и наш плач развеивается по ветру. Упорство тирана тверже адаманта. И я знаю – кем Бог пренебрег, того никто не исправит. Мои слова падают на землю и возвращаются ко мне пустыми, нет успеха в том, что было послано[190]. Потому ужасная буря треволнений обуревает меня, глубина ужасной бездны поглощает меня, и башня отчаяния давит мои кости. Все наши люди сдружились со смертью и заключили договор с адом, исчезая и иссыхая от страха и ожидания, что накрыли собой весь западный мир.
Итак, Ты, Господь Бог-странноприимец, который судит право, воззри, потому что я сильно страдаю, и рассуди дело мое. И потому что я не нахожу судию на земле, я, разбитая и никем не жалеемая, подвергаю земного судью Твоему небесному трибуналу. Несчастная я! Почему следую я за приступами моей неистовой печали и возношу мою жалобу к небесам?
Но я беспристрастно молюсь, о отче, чтобы доброта твоя снизошла не от принуждения, а происходя из [моих] страданий. Я согрешила, и, используя слова блаженного Иова[191], скажу так – лучше б мне не говорить того, что я сказала. К этому мне нечего добавить, и я приложу палец к моим устам.
Прощай!
Элеонора, милостью Божией смиренная королева Англии шерифам и баронам казначея лорда Ричарда – приветствие. Да будет известно, что Юрнет, иудей из Норвича, удовлетворил нас насчет нашего золота, которое было ссужено нам во времена короля Генриха за 40 марок, которые он заплатил нам в Лондоне 15 дней спустя после Пасхи после смерти Генри Корнхилла. И на этом мы отказываемся от претензий к нему. Свидетель: Губерт, архиепископ Кентерберийский. [Дано] в Лондоне.