Элеонора Дузе

сками сознательного тяготения к прекрасному: колеблясь среди сво¬

их разнородных и прихотливых страстей, Клеопатра идеализирует

человека, чарующего ее своим мужественным величием.

...Напрасно Клеоцатра ждет своего обожаемого Антония. Часы тя¬

нутся медленно... Ничто ее не тешит. Капризным и усталым голосом

требует она музыки, чтобы тотчас же отменить свое приказание. Вос¬

поминание о лучших днях, о том времени, когда Антоиий впервые

попался на ее удочку,— это единственное, что на мгновение тешит и

просветляет лукавой улыбкой ее пасмурное лицо. Входит гонец: «Ца¬

рица» — ...он запинается. Клеопатра приказывает ему говорить, бро¬

сает ему золото, протягивает руку для поцелуя (заметьте эту манеру

восточной царицы — это резкое движение протянутой руки с расто¬

пыренными пальцами, на которых блестят кольца). Гонец медлит.

Клеопатра вскакивает, лицо ее темнеет, неумеренные обещания сып¬

лются на гонца на случай хорошей вести и страшные угрозы — на

случай дурной. «Антоний здоров, дружен с Цезарем, но... Но? Какое

но? Что такое но?..» Гонец объявляет роковую весть. Резкий гортан¬

ный звук вылетает из груди царицы. Безумная ярость охватывает ее.

Страшным ударом она повергает растерявшегося раба на землю, с

обезображенным злобой лицом рвет его за волосы, царапает по лицу,

колотит коленом... Опомнившись, она кричит ему, чтобы он опроверг

свою ужасную весть. Дрожащий раб повторяет свое известие: Анто-

пий женат. Клеопатра своей слабой женской рукой выхватывает из-за

пояса кинжал...— она не умеет ударить им и только в бессильном бе¬

шенстве кидает кинжал вслед убегающему рабу. Гнев вдруг слетает,

но остается какая-то тревога во всем существе, желание разузнать

все подробности относительно соперницы. Она велит вернуть гонца.

Но она не может расспросить его до конца. Ей дурно, она склоняется

на руки прислужниц, но сквозь дурноту она помнит случившееся и

протестует против пего. Она вспоминает Цезаря, ей кажется преуве¬

личенной ее любовь к Антонию; гордость ее жестоко страдает. Она

опять велит позвать гонца. Она уже более владеет собой. Она осыпа¬

ет вопросами ползающего у ее ног раба: хороша она? высока? какой

у нее голос?.. «Она некрасива, невысока, у нее низкий глухой го¬

лос...»

Торжествующая улыбка проносится по лицу Клеопатры. «Она

уже не молода... Лицо у нее круглое, лоб низкий...» Нет, Клеопатре

нечего опасаться, это — не любовь, это не соперница... Один вздох,

одно маленькое движение плечами, с откинувшейся назад головою, с

потухшими глазами, с бессильно повисшими руками — движение об¬

легчения, успокоения после муки — и весь театр разражается крика¬

ми восторга и рукоплесканиями великой артистке, неподражаемо пе¬

редающей бури человеческой души. Но это еще не все. Клеопатра вся

дышит жизнью. Момент затишья — и его сменяет дикая радость во¬

сточного человека. Она стонет, она мечется, с томной улыбкой, с

блуждающими глазами; она ласкает гонца, треплет его рукой по ли¬

цу, как трепала бы пресмыкающуюся у ее ног собаку, как нельзя ла¬

скать даже раба. Эта сцена была признана за истинный шедевр дра¬

матического искусства даже теми, кто, не зная драмы Шекспира,

составив неправильное представление о том, чем должна быть Клео¬

патра, высказывали банальное или невежественное суждение об игре

Дузе в этой роли...

Но драма идет к концу... Антоний поражен и ранен... Клеопатра,

запершись в склепе храма, ждет смерти. Она велела принести себе

ядовитых змеек, одно прикосновение которых причиняет смерть.

В простой белой блузе, растрепанная и бледная, она мечется в темном

подземелье. Вносят раненого Антония, Клеопатра, как истинно любя¬

щая женщина, вся подбирается, настораживается, безмолвно ухажи¬

вая за умирающим. Но Антоний кончается, завещая ей не сетовать

о нем напрасно. Ее помощь не нужна более — и отчаяние, бурное,

страстное, сменяет минутную сдержанность. Стоны, вопли, рыдания

с восточными причитаниями и страстные ласки, расточаемые дорого¬

му телу, доводят ее до истощения. Она впадает в дурноту, сидя все

на том же месте, на полу, в темном углу склепа, припав головой к

трупу Антония. Ее окликают, теребят. Она приходит в себя. «Я жал¬

кая женщина, подвластная страстям»,-— со стоном говорит она и, не

вставая с места, бессильно прислонясь к стене, сыплет проклятиями

на свою судьбу и взывает к своему дорогому Антонию, ласкаясь к не¬

му, как к живому, и хватаясь за его тело, пока его наконец не уносят

из склепа.

...Клеопатра бросается на пол, на то самое место, где только что

покоился ее обожаемый друг и властелин. Она полулежит, запроки¬

нувшись навзничь, глаза ее широко раскрыты. Она говорит о своем

Антонии. Он все растет в ее глазах. Он кажется ей каким-то сказоч¬

ным созданием — каким-то божеством... «Его лицо на небо походило:

сияли там и солнце и луна, бросая свет на маленькое «о», которое

землею называют». Это какой-то бред, по великолепный бред сильной

и богатой души.

Приближается Цезарь со свитой. И что же? Египетская царица

делает несколько шагов ему навстречу и вдруг расстилается перед

ним на земле — не как человек, даже не как раб, а как вещь, как по¬