Эльф среди людей

– Я не говорил с Хуаном, и уж тем более не мог ничего сказать Лучиэни. Но я хотел, всеми силами души хотел, чтобы твой замысел сорвался.

– Хотел? Но я тоже хотел… и тоже всей душой.

– Ты действительно не понимаешь разницы? Тогда ты – как мальчишка, который удивлен: я же наложил стрелу и спустил тетиву, я даже прицелился – так почему же не попал в мишень?!

– А-а. Ясно. Ты хочешь сказать, что умеешь направлять волю, а я – нет? Интересно, как научиться этому?

– Ты ждешь, что я стану тебя учить?! Мне хватит того, что я когда-то показал тебе дорогу в Менегрот, а ты…

– А наше войско вели те, кто уже побывал в Менегроте послами. Так что твои знания отнюдь не обернулись против твоего народа.

Войско проходит южнее. А эти двое уже ничем не могут помочь своим. Хотя хотят. Очень хотят.

И «свои» у них снова разные.

– Твои братья… убийцы…

– Убийцы? Два посольства в Дориат, одно в Гавани – это ты называешь «убийцы»?

– Сильмарил по праву…

– По праву – ваш? Ну да, кровь Берена, Тингола, Диора… А Маэдрос скажет: кровь Финвэ, Феанора… и возможно, добавит – Келегорма, Карантира и Куруфина. Нет, Белег. Наши права равны. Будь я жив – я бы кричал о праве нашем и только нашем. А сейчас… у вас – гордость, у нас – Клятва. Мы равно правы.

– Равно?! Третье братоубийство – это ты называешь «равно»?!

– Третье посольство, Белег. Четвертое, если считать просьбы к Ольвэ. Почему ты обвиняешь только нас? Почему не винишь Эльвинг, отправившую свой народ на безнадежную войну? Потому что ты считаешь гордость синдар выше Клятвы нолдор?

– Я не мог спорить с тобой, пока мы оба были живы. Но я скажу одно: Сильмарил вы снова не получили, и это – знак справедливости.

– Ну да, благой промысел Эру у тебя всегда был последним словом в споре…

То же войско медленно, тяжело возвращается назад. То же? – половина, треть от прежнего. Одни были убиты, другие – для них обнажить мечи против эльдар оказалось не по силам. Где они теперь – те, кого громко называют предателями, в глубине души считая, что самим не хватило мужества отречься от пути, ведущего от братоубийства к братоубийству.

Келегорм молчит – неподвижная тень, сгусток серого тумана. Он больше не задирает Белега язвительными вопросами и нарочитым дружелюбием. Собственное поражение Неистовый пережил легче.

И Куталион сам подходит к нему. Ненависть и вражда – да, это для живых. О чем спорить им двоим, убитым?

Келегорму уже всё равно. Клятва – неисполнима. Один Алмаз покинул Средиземье, два других были недоступны и в лучшие века. Жизнь не имеет смысла. Смерть? – смерть тоже не имеет смысла.

Белег молчит. Что тут скажешь? Любые слова о битве в Арверниэне будут причиной новой ссоры. Так что мертвый синдар молчит – думая о том, что сейчас Келегорм донельзя похож на Турина во дни отчаянья. Но живому человеку можно было помочь. Чем помочь мертвому нолдору?

Только молчаливым присутствием.

И они молчат. Годами.

Как птицы чувствуют приближение грозы, так эти двое ощутили приближение аманского флота. Оба словно пробудились, жадно ловя отголоски силы новой армии.

– Ваниары? Финарфин? – сощурился Келегорм. – Но они не бойцы…

Белег ждал его обычной язвительности – ему было хорошо памятны те слова, которыми Келегорм при жизни награждал младших братьев отца и их родню. Но, видно, Неистовый слишком сильно изменился после смерти. Он вслушивался в пространство и говорил, скорее себе, чем Белегу: