Ели халву, да горько во рту

– Пётр Андреевич не мог столь скоро оставить службу и попросил поехать меня. Сам он, может быть, также сможет выбраться, но позже.

– О, тогда, я чувствую, в моём доме соберётся вся московская полиция!

– Ваш пасынок покончил с собой, сидя в этом кресле? – спросил Немировский, указывая на кресло, в котором нашли мёртвого князя.

– Да… Мы услышали выстрел, бросились сюда, а он был уже мёртв…

– Покончил с собой выстрелом в сердце?

– Как вы узнали?

– Пятен крови нигде нет, хотя видно, что здесь ещё не успели прибрать. Такое могло быть только при точном попадании пули в сердце. Владимир Александрович был хорошим стрелком и знал анатомию, судя по всему?

– Он увлекался химией, физикой. У него даже была своя лаборатория…

– Он оставил предсмертную записку?

– Нет. Всё случилось так внезапно. За четверть часа до этого несчастья с ним разговаривал доктор Жигамонт. Владимир Александрович был сильно раздражён, даже повысил голос. Ему не нравилось, что посторонний вмешивается в наши семейные дела. Но Георгий Павлыч и подумать не мог, чтобы он вдруг наложил на себя руки… Господи Боже, и зачем он это сделал? Теперь ведь и не отпоют по-христиански…

– Это странно, что предсмертной записки нет, – задумчиво сказал следователь. – Люди, решающиеся на такой шаг, обычно оставляют их. Значит, это было либо спонтанное решение, либо не самоубийство.

– Вы полагаете, его убили? – вздрогнула княгиня.

– Я могу лишь предполагать. Хотя трудно себе представить, как это могло быть. Выстрелить в упор в сердце человеку можно лишь, если он крепко спит. А князь не спал. Он курил сигару, сильно нервничал, разбил чернильницей окно: вон, даже занавески в чернилах, я слегка запачкал себе рукав.

– Может, он увидел что-то в окне?

– Или кого-то. Я думаю, стоит пройтись вблизи окна – может, там есть какие-то следы – погода нынче дождливая. Кстати, это ещё одна причина, делающая маловероятным гипотезу об убийстве. Дверь ведь была заперта изнутри, судя по тому, что вам пришлось её выломать?

– Да…

– Значит, убийца мог войти только в окно, либо уже находился здесь. В первом случае он изрядно наследил бы в комнате, во втором – ему пришлось бы уходить через окно, и на клумбе под ним остались бы следы. Правда, есть третий вариант. Когда вы вбежали в комнату, вы ведь не проверяли шкафы и прочие укромные углы?

– Мы были так потрясены…

– Разумеется. Когда я вошёл сюда, здесь никого не было. Убийца мог подождать, когда все разойдутся и спокойно выйти из своего укрытия.

Елизавета Борисовна потёрла пальцами виски. У неё редко болела голова, но сейчас она начинала наливаться свинцовой тяжестью. Между тем, Немировский расположился в кресле убитого князя, положил ногу на ногу и невозмутимо продолжал:

– Но начнём всё же с версии самоубийства. Что могло так потрясти Владимира Александровича, чтобы он в одночасье решил свести счёты с жизнью?

– Не имею понятия, любезный Николай Степанович.

– Вы заметили, что в его пепельнице, кроме окурка, лежит ещё горсточка пепла и самый краешек бумаги?

– Нет, – покачала головой княгиня.

– Очень похоже на сожжённую записку.

Елизавета Борисовна подняла голову:

– Записку, вы говорите? Записку… Может быть, это была записка наподобие той, что я видела тогда… Ведь доктор написал в письме, не правда ли?

– Записка, подписанная инициалами А.К.? Я тоже об этом подумал. Тогда выходит следующая картина: князь уже был доведён до края последними событиями, его нервы были расшатаны, о чём свидетельствует утренняя ссора с доктором Жигамонтом. В этот момент он обнаруживает очередную записку с угрозой и этого уже не выдерживает. В ярости разбивает окно подвернувшейся под руку чернильницей и сводит счёты с жизнью. К слову, я не нашёл среди вещей Владимира Александровича другой чернильницы. Может быть, поэтому он и не оставил записки? Когда в отчаяние приставляешь пистолет к груди, уже не остаётся сил и духа, чтобы встать, принести чернил или велеть подать их… Как вы думаете?

– Ах, господин Немировский, я не знаю, что думать. Слишком много смертей становится в этом доме, слишком много. Словно смерть, войдя однажды, решила надолго остаться здесь жить, затаилась в углу и собирает жатву.

– Некто, действительно, затаился в углу вашего дома. Только не смерть, а тот, кто несёт её.

– А, может, он и не таится, и я каждый день встречаюсь с ним взглядом, – вздохнула княгиня, возвращаясь к мысли, неотступно мучавшей её. – Вы уже окончили осмотр кабинета?

– Да, княгиня.

– В таком случае, пройдёмте. Я прикажу Даше приготовить для вас комнату.

– Две, пожалуйста. Со мной приехала юная мадемуазель, моя крестница и ассистентка, – лицо следователя озарилось теплотой, и Елизавета Борисовна впервые заметила, какие лучистые, молодые глаза у этого человека. Она невольно улыбнулась:

– Конечно, две… Где же теперь ваша спутница?

– Ждёт меня внизу.

– О, это не годится. В нашем доме гостей никогда не заставляли ждать в прихожей. Идёмте!