Ели халву, да горько во рту

– Исключительно за честь вашего имени ратуя. Я так понимаю, что теперь Родя единственный наследник? Приятно мне, нищему разночинцу, что мой единокровный отпрыск владетельным князем станет.

– Не станет, – резко ответила княгиня, войдя в комнату и тяжело опустившись на стул.

– То есть как?

– Родя в монахи податься решил. От наследства отказывается в пользу Владимира. Сказал, что раз Бог сохранил ему жизнь, то вся она будет посвящена Ему.

– Дурак! – в сердцах выпалил Амелин. – О, знаю я, чьи это фокусы! Святоша постарался! Совратил-таки этот мерзкий поп молокососа в свою синагогу! Ты-то куда смотрела?! Все мне за пропаганду пеняла! А, вот, от чьих проповедей зло-то настоящее!

– Правда, от твоей пропаганды толку нет. Ты в неё не веришь сам, потому она и к сердцу не льнёт.

– Стало быть, Лиза, ты намерена этак всё оставить? Дать ему уйти к этим грязным скотам?!

– Эх, Амелин, Амелин, сколько же в тебе желчи… Препятствовать ему я не стану. Слишком много, как оказалось, грехов в нашем доме. Может, Родя-то отмолит их…

– Тоже святую из себя корчишь? – зло бросил Всеволод Гаврилович. – А ведь сама только что призналась, что Дашку убить была готова.

– Полно тебе, Амелин, – махнула рукой княгиня. – Сядь лучше, посидим на дорожку в последний раз по русскому обычаю. Наверное, не свидимся больше.

Амелин пододвинул лавку и сел рядом с княгиней. Ему многое хотелось сказать ей, но он молчал.

Дарью Всеволод Гаврилович возненавидел за то, что эта малограмотная горничная посмела с таким презрением говорить с ним, учить его, смотреть свысока. Лишь от одной женщины на свете он мог снести такое отношение, но ею была княгиня Олицкая, великолепная, царственная, наделённая большим умом. Но никак ни от этой непризнанной княжны.

О том, что происходящие в доме преступления дело рук Дарьи, Амелин смутно начал догадываться после самоубийства Владимира Александровича. Вспомнились клятвенные угрозы горничной… Да и чего нельзя ждать от дочери преступника и сумасшедшей?

После смерти князя Антона, Всеволод Гаврилович отыскал горничную и, прижав в укромном углу, пригрозил:

– Вот что, тварь, я всё знаю…

– И что? – наглая ухмылка в ответ. – Давай, пойди к ней! Расскажи! Окажи ей эту услугу! Может, она тебя, наконец, оценит! Эх, ты, социалист! Что, сладок хлеб княжеский?

– Нет, не пойду, – сквозь зубы процедил Амелин. – Но предупреждаю, если ты тронешь моего сына…

– Отцовские чувства проснулись? Экое диво!

– Если ты его тронешь, я всё расскажу московскому следователю, и ты отправишься в Сибирь в кандалах! Поняла?!

Ему казалось, что этот веский аргумент должен потрясти и испугать горничную, но та лишь расхохоталась в ответ:

– Давай, донеси на меня! А уж я на следствие все ваши тайны выложу! И лучше тогда твоему сыну будет сломать шею, чем такого позора нахлебаться!

Всеволод Гаврилович смотрел на хохочущее лицо Дарьи и не находил слов. Это была не женщина, а змея, змея, которую нужно раздавить, пока она всех не отравила своим ядом.

– Ничтожество! – продолжала она, трясясь, словно в нервическом припадке. – Вот, стану здесь хозяйкой, узнаешь меня! Холоп… И по Владимирской дорожке не я, а ты пойдёшь!

Амелин зажал горничной рот и прошипел:

– Запомни, если тронешь его, я тебя убью.

– А рука не дрогнет?

– Моя рука – не дрогнет. Я двадцать лет животы вспарываю.

Но она всё-таки не испугалась угрозы… Более того, эта хитрая бестия, оказывается, устроила всё так, что подозрения пали на него, Амелина. Всеволод Гаврилович был вне себя.

Своё слово он держал всегда. Позволить этой обезумевшей змее наслаждаться разбрызгиванием яда на следствии Амелин не желал. Это уже было дело принципа. Незачем ждать, пока эти следователи и судьи определят преступнице кару, он покарает её раньше.

Дом Олицких Всеволод Гаврилович знал, как свои пять пальцев, и чулан, в котором была заперта Дарья, нашёл легко. Её даже не охраняли, а замок, висевший снаружи, легко было открыть, имея некоторый опыт. Впрочем, может, всё это сделано было нарочно? Может, её сиятельство готовилась сама покарать преступницу, чтобы спасти от позора своё имя?

Амелин скользнул в чулан, пряча за спиной смоченный эфиром платок. Увидев его, Дарья вскочила на ноги.

– Что, тварь, не ждала меня в гости? – хрипло спросил Всеволод Гаврилович. – А я ведь по твою душу пришёл.

– Уйди прочь! В острог угодишь!

– Ничего, не угожу! А слово я держать привык. Что же ты, Даша, меня не послушалась? Старших слушать надо! – шипел Амелин, надвигаясь на горничную и чувствуя удовольствие от испуга, исказившего её лицо. Она отпрянула, затем бросилась на него, как разъярённая тигрица и расцарапала щёку. Амелин крепко схватил её и зажал рот и нос приготовленным платком. Когда Дарья лишилась чувств, Всеволод Гаврилович достал из кармана шнурок, повесил его на крюк – имитировать самоубийство оказалось не так сложно.

Правда, самоубийству горничной никто не поверил. Амелин ожидал ареста, но за ним отчего-то не приходили. По ночам ему стал сниться тёмный чулан и убитая им женщина. Тогда Всеволод Гаврилович решил уехать. Как можно дальше. Прочь от этого проклятого места.