Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue

«Мой старший сын, тот самый который был в юнкерской школе, был перед самым большевицким переворотом отправлен в Среднюю Азию в полк. После переворота, после провозглашения нелепого лозунга: ни мира, ни войны, полк был распущен, и сын, пробираясь домой, застрял в Баку, где жил мой младший брат. Здесь обнаглевшие татары, полагаясь на помощь турок, тогда наступавших на Закавказье, устроили своим старым конкурентам, армянам, жестокий погром, при чем в ход было пущено огнестрельное оружие: стреляли с крыш. Сын не хотел остаться бездеятельным зрителем в этом побоище и принял участие в деле на стороне армян, был ранен и пролежал несколько недель в бакинской больнице. В Петербурге кое-кто из моих друзей знал уже об этом событии, но от меня скрывали это, разумеется; для меня сын просто исчез. Наконец, сын пробрался домой. Узнав о приключении, я немедленно побежал с раненым к моему приятелю-хирургу. Тот нашел, что рана нормально залечивается, но прибавил, что если бы пуля заблудилась на полсантиметра, то сын остался бы на всю жизнь калекой. Счастье в несчастье»318.

Иосиф Бикерман не приводит хронологии событий. Илья окончил школу прапорщиков в середине августа 1917 г. Брестский мир был заключен 3 марта 1918 г., но роспуск армии начался еще до заключения мира. Вполне возможно, что Бикерман оказался в Баку где-то весной. Бикерман-отец упоминает о турецком наступлении на Баку и об армянском погроме, произошедшем в это время. Между тем эти события датируются сентябрем 1918 г., когда Илья никак не мог сражаться на стороне армян в Баку: согласно записи в его личном университетском деле он был восстановлен в Петроградском университете в летний семестр 1918 г. В марте же в Баку произошел не армянский, а азербайджанский погром.

Восстановление в университете, как полагал Бикерман, должно было освободить его от призыва в Красную Армию, мобилизация в которую офицеров старой армии начинается летом 1918 г. В университетском личном деле Бикермана сохранилась бумага, адресованная в канцелярию Петроградского университета и датированная 12 сентября 1918 г.:

«Имею честь покорнейше просить о выдаче мне удостоверения в том, что я состою в числе студентов Петроградского университета для представления в Комиссариат по военным делам в том что не подлежу призыву в ряды Красной армии»319.

Университетская справка не помогла. Бикерману пришлось-таки отправиться в столь ненавистную большевистскую армию. Подробности известны из воспоминаний Иосифа Бикермана. (Характерно, что, рассказывая о решении отдать Илью в Красную армию, старший Бикерман говорит об этом как о своем решении – это показывает, что его авторитет в семье был безоговорочным и что все важные решения, касающиеся сыновей, принимал он).

«Скоро наступили тяжелые заботы, как спасти сына от военной службы большевикам, состоящей в тифозной повинности: большевицкие солдаты не в сражениях погибали, а в борьбе с заразоносными вшами. А большевики, основательно разрушив русскую армию, скоро принялись строить свою: в особенности гнались за бывшими офицерами. Уже скоро после возвращения сына мы чуть не поскользнулись на апельсиновой корке. Был в тот день поголовный обыск. Пришли и к нам, и в каком-то ящике нашли завалявшуюся офицерскую портупею, да еще в двух экземплярах; один экземпляр принадлежал сыну, другой – товарищу его по гимназии, по юнкерской школе и по полку. Сыщики обратили на эту находку особое внимание: склад военного снаряжения. В конце концов они дали убедить себя, что дело невинное320. В общем же порядке добрались скоро до личности сына. Началось с того, насколько помню, что декрет потребовал явки в определенный день всех бывших офицеров. Мы, конечно, всякими способами оттягивали, но это не могло тянуться вечно. Я был в Москве по делам “Просвещения”, когда получилось из дома известие, что сына забирают. Я поспешил домой, насколько слово спешить применимо к тогдашним уродливым условиям сообщения. Увы! Ничего нельзя было сделать. Оставалось выбирать: либо перейти на нелегальное положение, рискуя каждую минуту расстрелом сына, либо явиться в соответствующую часть, в тот же день отправлявшуюся куда-то на юг. Я остановился на последнем, условившись с сыном, что он, когда представится случай, перебежит к белым, а мы все выберемся в Европу и оттуда снесемся с ним. Прощаясь с сыном, я сказал ему: не бойся пули, я оберегайся пуще всего вшей. Но это легко было сказать. С дороги сын прислал нам открытое письмо, в котором была следующая фраза: читаю Горация и воюю со вшами»321.