Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue

После долгих размышлений и советов с разными лицами был разработан следующий план. Бикерманы должны будут быть внесены в списки возвращающихся в Польшу мещан местечка Нововилейка. Оно было выбрано потому, что там незадолго до описываемых событий сгорела мещанская управа и, таким образом, проверить списки мещан Нововилейки было невозможно. Однако оказаться в списках было еще только половиной дела, поскольку что списки Белэвака должны были пройти проверку в Чека. «Этот опасный пункт нужно было, во что бы то ни стало, обойти, что достигалось следующим образом. Были случаи, что долженствующие эвакуироваться, и имена коих прошли уже все инстанции, потом по каким-то причинам не выезжали, а оставались на месте. Мы должны были выехать, как такие-то, получившие уже разрешение, но не выехавшие, а именно, как Берманы»341.

Отъезд затягивался. «Дело тянулось неделями, – вспоминал Иосиф Бикерман. – Все время самая тяжелая контрабанда наша, старший сын в офицерском чине, не выпускался с моих глаз; мы вместе ходили в ресторан обедать – НЭП! – вместе приходили домой. В последние дни перед отъездом я с женой заучивал имена детей Берманов: было опасение, что мать, привыкшая к именам своих детей, проговорится. На пропускном пункте около Барановичей подобное с крестьянином, пытавшемся пробраться, и случилось. В последние дни перед отъездом режим по отношению к сыну стал немного свободнее; нам казалось целесообразным, чтобы он привык к встрече с власть имущими.

В день, предполагавшийся последним пребывания в Минске, сын зашел в Белэвак справиться, в котором часу эвакуационный поезд уйдет; ему указали время, оказавшееся, конечно, неверным; он вторично зашел справиться. Тут один из чинов наговорил ему грубости. Сын, забыв о своем положении, дал грубияну сдачу. Тут вцепились в него, как лютые псы: какой интерес у него в эвакуационном поезде, и имеет ли он право уезжать. Если бы это пакостное дело развернулось, оно могло бы кончиться для нас очень плохо, но по-видимому, также для Белэвака. Он ответил, что этим поездом уезжают его родственники, и он хочет их провожать. Это, вероятно, побудило одного из служащих учреждения вмешаться в допрос: “что вы за него уцепились? Укажите ему на дверь, и делу конец”. Его выпустили. Но не успел он отойти двадцати шагов от дома, как погнались за ним, чтобы отвести в грозную Чека. Повели его первым порядком обратно в Белэвак. Тут тот же служащий снова вмешался в дело, и сына снова отпустили. Придя домой, он рассказал нам всю историю. Ужас охватил меня, и я, рассуждая сам с собой, сказал вслух: “что теперь делать? Пробираться обратно в Петербург?” Жена откликнулась: “обратно – ни за что. Будем пробираться дальше, а суждено погибнуть, погибнем”. Этот разумный и мужественный голос привел меня в себя. А поезд должен был уйти вечером! Так как неизвестно было, похерено ли это дело совсем, или могут еще броситься искать виновника, то необходимо было принять меры предосторожности.

Первым делом сняли с него поддевку военного покроя; ее оставили в Минске, и сыну пришлось всю дальнейшую часть пути мерзнуть. Затем старались изменить его облик; он был брит, но носил усики, я его отправил к парикмахеру, чтобы сбрить начисто усы. Он вернулся домой с усами, т. к. брадобрей сказал, что совсем бритое лицо сыну не подойдет, а он счел благоразумным не настаивать, чтобы не вызвать впечатления, что здесь мимикрируются. Мы дома ножницами отщипали ему усы, что очень мало изменило его вид»342. Вечером вся семья отправилась на вокзал, но поезд не ушел ни в этот день (пятница), ни на следующий, а только ночью в воскресенье. «Мы все это время просидели перед вокзалом под открытым небом при лютом морозе и холодном, режущем ветре. В вокзальное помещение мы по двум причинам не хотели войти. Во-первых, там лежали вповалку на полу десятки тифозных больных: в этом году посылали из внутренней России в Минск, губернию, никогда не имевшую своего хлеба достаточно, тысячи людей на прокормление; многие из этих несчастных по дороге умирали, многие другие добирались до Минска в безнадежно больном состоянии. Во-вторых, мы боялись, в случае <если> хватятся сына, оказаться внутри помещения в западне. Мы с многими то и дело отправлялись на рекогносцировку: нет ли подозрительных признаков. Ранним воскресным утром мы с сыном воспользовались благами НЭП-а: в каком-то кабачке выпили по чашке чаю. Наконец, наш поезд, состоящий из плохо приспособленных товарных вагонов, тронулся с места».