Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue

Брат Ильи вспоминает об инциденте в эвакуационном ведомстве и об ожидании на вокзале несколько иначе. В его версии он каждый день вместе с Ильей заходил справиться о поездах. «Эли-ас, – вспоминает брат, – который все еще был офицером Красной Армии и носил полувоенное зимнее пальто (paramilitary coat) был едва не арестован в эвакуационном ведомстве, поскольку военнослужащие, естественно, права на эмиграцию не имели. После того, как он едва избежал опасности, брат не рисковал выходить из дома до момента, когда время отъезда стало известно. Ради того, чтобы его не заметил сотрудник эвакуационной службы, он оставил свое предательское пальто там, где мы жили, и надел мое (с красным шевроном)343. Мне пришлось довольствоваться летним пальто; при том, что температура в Минске, как обычно в декабре, было около минус 10. Поезд не был готов к обещанному времени, и нам пришлось прождать всю ночь на станции или около станции. Она была забита людьми, спящими на полу. Элиас свернулся калачиком между ними. Для меня же альтернативой было или тиф внутри, или холод снаружи. Переносчиками тифа являются тифозные вши, и они легко переползали с одного человека на другого, неся с собой болезнь. У Элиаса, перенесшего тиф раньше, был иммунитет, но я так боялся заразиться, что предпочел провести ночь, описывая круги вокруг станции и заходя в нее только, чтобы погреться… Я полагаю, что станция не отапливалась, но животное тепло, исходящее от толпы, повышало температуру».

То, что оба свидетеля по-разному вспоминают события перед отъездом из Минска, не удивительно – человеческая память избирательна и эгоистична и сохраняет поступки в наиболее привлекательном для мемуариста виде, что знает любой историк, работающий с мемуарами. Любящий отец запомнил, как он беспокоился о сыне, носившем опасную одежду, не выпускал его до последнего момента из дома и что в конце концов сыну пришлось от нее избавиться и соответственно мерзнуть. Заботливый брат запомнил, как он пожертвовал свое теплое пальто оказавшемуся без верхней одежды Илье. Относительно пальто я склонна скорее поверить брату, нежели отцу: память о холодной минской ночи для него явно осталась незабываемой.

Семье Бикерманов, несмотря на рискованность бегства через Польшу, повезло. За 35 часов поезд преодолел 140 км, отделявшие Минск от Барановичей, первого польского приграничного города, в котором останавливался поезд. Поездка была мучительной: «Теснота и грязь была в вагонах неописуемая, – вспоминает Иосиф Бикерман. – При этом и лютый холод. А когда мы попросили профессионального провожатого, с которым в Минске меня познакомил Д., перевести нас в более теплый вагон, то мы попали из-под дождя под водосточную трубу: новый вагон, заваленный вещами, был теплее прежнего, но среди других вещей валялись тут и покойники. Покойников из вагонов выносили чуть не на каждой остановке»344. Зато первый польский город произвел на Бикерманов ошеломляющее впечатление. «Барановичи, – описывает его Яков Бикерман, – никогда не был процветающим местом, и тогда, после семи лет периодических войн, был особенно бедным… Для нас Барановичи выглядели как Эльдорадо. Мы сняли комнату в гостинице – какая роскошь! Отец был сильно простужен и сразу же лег в постель, но остальные члены семьи отправились обедать в станционный ресторан. На каждом столе были скатерти! Каждый был украшен букетом бумажных цветов в стеклянной вазе. Никакой прием в Белом Доме или Букингемском дворце не мог бы нас потрясти больше. Потом мы купили апельсин и триумфально преподнесли его отцу как блистательное подтверждение того, что мы оставили за собой Тьму и вошли в Царство Света, – мы не видели апельсинов 5 лет»345.

В Барановичах Бикерманам удалось получить разрешение на переезд в Вильну (Вильнюс). Помогло то, что польская чиновница, раздраженная тем, что репатрианты не понимали, казалось бы, родной польской речи – а это могло иметь для семьи непредсказуемые последствия – оказалась несведущей в польской географии. Это заметил и этим воспользовался Иосиф Бикерман. Местом репатриации по бумагам была Нововилейка, в которой Бикерманы никого не знали. «Когда очередь дошла до меня, – вспоминает Иосиф Бикерман, – и эта самая чиновница спросила, какая железнодорожная станция самая близкая к Нововилейке, я, смело соврав, ответил: Вильна. Она соответственно и бумажку написала, и мы получили таким образом возможность попасть в Вильну, что входило в мои намерения»346.

В Вильне Бикерманам посчастливилось получить документы на свою подлинную фамилию благодаря известности Иосифа Бикермана в еврейских кругах. Руководители еврейской общины Вильны подтвердили, что ему можно доверять, и членам семьи были выписаны новые документы.