Элиас Лённрот. Жизнь и творчество

Но чудесный малютка превращается в великана и справляется с делом. Лённрот стремился придать картине грандиозные, кос­мические масштабы; части сваленного дуба — ствол, ветви, ли­стья — покрывают все страны света и обладают волшебными свойствами.

Следующие четыре руны «Калевалы» (третья — шестая) соста­вляют целостный цикл, скомпонованный Лённротом из разных фольклорных песен, которые в устном исполнении не имели меж­ду собой прямых сюжетных связей и общих героев. Дерзкий Еукахайнен повержен магической мудростью Вяйнямейнена и обеща­ет ему в жены свою сестру. К этому фольклорному сюжету Лён­нрот присоединил другой фольклорный сюжет о девушке, которая при встрече с незнакомцем в лесу отказывается от свадебных да­ров и затем, несмотря на уговоры матери, кончает с собой. Девуш­ка из этого сюжета стала в «Калевале» сестрой Еукахайнена и по­лучила имя Айно. К двум фольклорным сюжетам был подключен третий, в котором Вяйнямейнен ловит рыбу и к нему из волн явля­ется дева-лосось, не узнанная им, и потому она насмехается над старцем. И, наконец, в цикл вошел четвертый фольклорный сю­жет, в котором во время поездки Вяйнямейнена на волшебном ко­не по морю его пытается подстрелить из лука злой Лаппалайнен, но убил только коня. В «Калевале» Лаппалайнен стал Еукахайненом, его злодеяние — месть Вяйнямейнену за прежнее свое уни­жение и гибель сестры. Как и водится в эпике, Еукахайнен стреля­ет троекратно, причем стрелы летят в космических измерениях мифа: первая стрела пролетела в небо (верхний мир), вторая — в Туонелу (подземный мир), но при этом содрогнулась земля, и только третья попала в коня.

Из этого примера видно, как Лённрот компоновал сюжетные ци­клы из разных фольклорных песен, исполнявшихся в народе отдель­но. Но это еще не все. Лённрот не только придавал единообразие именам, вписывал сюжетные связки, но отчасти эстетически пере­оформлял фольклорный материал, усиливал психологическую моти­вацию поступков героев, вносил какие-то этические коррективы, ко­гда фольклорные коллизии и развязки казались слишком жестоки­ми. А в фольклоре, особенно в песнях балладного типа, развязки и впрямь могут быть жестокими и кровавыми; есть сюжеты о жено­убийцах, мужеубийцах, детоубийцах и самоубийцах. В упомянутой песне, использованной Лённротом в измененном виде, несчастная героиня вешается на девичьем поясе и лентах. В «Калевале» же тра­гический образ Айно предстает уже в ином художественном оформ­лении. Лённрот стремился углубить психологизм, передать внутрен­ние переживания героини, ее горе и сознание личной несвободы, мо­тивируя это тем, что мать Айно из корыстных целей хочет выдать ее за знатного старца Вяйнямейнена; кроме того, Айно — как бы откуп­ной дар ее злосчастного брата. Как мы помним, мотив купли-прода­жи невесты, сама эта устойчивая словесная формула в свадебных песнях и обрядах давно интересовали Лённрота, начиная с первой его фольклорной поездки 1828 г. Ведь до сих пор в финском языке слово «naimakauppa» остается употребительным, и Лённроту хоте­лось выяснить его этнографическую историю, его корни в старинных народных обрядах.

Но вместе с тем Лённроту представлялось необходимым опоэти­зировать в «Калевале» трагическую судьбу Айно, эстетически скра­сить ее гибель. В «Калевале» Айно гибнет не в результате самоубий­ства, а скорее от горя и фантастических видений, родившихся в ее воспаленном сознании. Она долго блуждает в глухом лесу, приходит на берег моря и, желая присоединиться к трем девам на скале посре­ди волн, погружается в пучину.

В «Калевале» скомпонованный микросюжет дальше развивается таким образом, что слух о гибели Айно доходит до Вяйнямейнена, и теперь наступает его черед печалиться. Он тоскует по ней и в то же время не узнает ее в образе девы-лосося. В «Калевале» все изображе­но таким образом, что это как бы видение в его собственном созна­нии, укор совести за случившуюся драму. Оттого еще больше его рас­терянность и угнетенность мыслью о старости, о которой ему напо­минает дева Велламо.

Тут-то старый Вяйнямейнен
Головой поник печально,
Шапка на сторону сбилась;
Сам сказал слова такие:
«О я, глупый и безумный!
Человек я без рассудка!
Был мне дан и ум здоровый,
И рассудок был дарован,
И отзывчивое сердце.
Прежде я имел все это,
А теперь уж все исчезло
В хилой старости печальной
И в упадке сил бывалых;
Мой рассудок точно умер,
Прозорливость отлетела,
Стал я вовсе бестолковым».