Элита русской разведки. Дела этих людей составили бы честь любой разведке мира

Так и случилось. «Ноль первый» подошел к двери номера и осмотрелся кругом, «как хороший шпион в кинокартине». Обменялись паролями. Теперь Черняку надлежало изменить внешность под радиста. Тот надел шляпу, пальто и очки разведчика и напрасно пытался натянуть перчатки на свои татуированные руки. Переодетый, этот импозантный человек выглядел как клоун. Через 25 минут разведчик в форме краснофлотца и двое сопровождающих — тоже в форме — вышли из гостиницы. Швейцара в это время в другом номере русские моряки настойчиво угощали виски и джином. По дороге в порт сопровождающие пели русские песни. Шел дождь, порывами налетал ветер. Это были первые шаги разведчика в Россию.

В каюте Черняк попытался сжечь удостоверение личности и регистрационную карточку гостиницы. «Ноль первый» воспротивился этому, пытаясь прочесть фамилию. Разведчик был тактичен, но настойчив: разорвав документы, половинку с фамилией сжег, остальное отдал. Он знал, что в СССР «получит» другую фамилию, а прежняя должна исчезнуть, как и его прежняя жизнь. Позднее, в Москве, он настойчиво просил уничтожить посланные перед отправкой связному письма, которые содержали подробное его описание. Он всегда жестко следовал правилам «большой игры», не оставляя после себя следов, не деля факты на важные и не очень. Во многом благодаря этому и уцелел.

Со всего экипажа взяли расписку (я видел этот листок с двумя десятками фамилий) о неразглашении и предупреждении о судебной ответственности — на флагманском судне под видом офицера связи находился представитель контрразведывательных органов страны, откуда осуществлялся вывоз. После ужина разведчика разместили в пространстве между баками над каютой командного состава, которое он окрестил коридором. Пищи и сигарет в пути хватало, экипаж относился хорошо. Но в портах выходить не позволяли даже на палубу, и он иногда по 20 часов оставался без пищи, не имея возможности сходить в гальюн, без свежего воздуха, так как вентилятор не всегда включали. Наконец, судно пришвартовалось у севастопольского причала. К капитану подошел незаметный человек в гражданском:

— Скажите, пожалуйста, могу ли я получить четыре посылки и одно место, прибывшие из Европы?

— Да, если вы на это уполномочены.

Пароль обе стороны проговорили точно, и Ян Черняк ступил на советский берег. Несколько дней спустя он был в Москве.

…В 36 лет Ян Черняк начинал новую незнакомую ему жизнь. Там, на пространствах Европы, осталось его суровое, насыщенное тревожными событиями прошлое. Но это уже было прошлое другого человека. Получив скромное жилье, а в мае 46-го и советское гражданство, он некоторое время состоял референтом ГРУ, затем долгие годы работал переводчиком в ТАСС. На службе, среди людей, он чувствовал себя и занятым, и нужным. Но наступали долгие вечера, когда наваливалось одиночество в пока незнакомой ему, огромной Москве.

В свободное время он любил ходить в сад «Эрмитаж», играл в шахматы. И незаметно сошелся накоротке с человеком, который познакомил его с подругой своей сестры, милой 22-летней студенткой мединститута Тамарой. Позднее он узнал, что эта хрупкая девушка прошла войну, воевала в зенитном расчете. Он еще неважно изъяснялся по-русски, она кое-как по-английски, и в первую встречу они сели играть в шахматы. На следующий день он передал ей полную запись этих двух партий. Девушку поразили память этого человека, его интеллект, выдержка и необычайная интеллигентность.

Позже она обратила внимание на то, что он фиксирует каждый свой шаг короткими записями в маленьком блокноте. Например: сегодня слушали оперу, указывалось ее название.

— Наверное, ему было приятно потом вспомнить, — рассказывала мне Тамара Ивановна Черняк.

А может быть, это были своего рода опорные сигналы, понуждавшие память воспроизвести остальные события дня. Эти блокнотики вдова бережно хранила.

Однажды Ян Петрович пригласил свою новую знакомую в кафе. Тамара вспыхнула:

— За кого вы меня принимаете!

В те годы считалось, что в кафе могла пойти лишь особа легкого поведения.

— Там, где я жил, — сказал он смущенно, — напротив, считается неприличным не пригласить.

«Там, где я жил…» Он никогда не говорил, откуда именно приехал, жизнь по легенде стала его второй натурой. Нет, первой. Да его спутница и не выспрашивала.

— Я из тех жен, — говорила мне Тамара Ивановна, — кто не знает, что у мужа лежит в кармане, так мама научила.

Не могла удержаться лишь от одного, как сама говорит, «бабского» вопроса: кто у тебя там был?

— Он был удивительно мужественный человек, умел щадить других, — ответила она на не заданный мною вопрос.

Почти пол столетия прожили они вместе, но ни разу жена (не говорю уже об окружавших) не ощутила присутствие в Яне Петровиче тайны, недосказанности. Он был внешне открыт, жил полнокровной жизнью. И командировки за рубеж со спецзаданием в послевоенные годы воспринимались женой не иначе, как «по линии ТАСС». Впервые прошлое мужа приоткрылось ей немного в день его 85-летнего юбилея: из текста приветственного адреса было ясно, что оно пришло не из ТАСС…