Элизабет и её немецкий сад

– Родители редко бывают людьми мудрыми, и напряжение, которое они испытывают, напуская на себя перед детьми и гувернанткой сознательный вид, очень велико. Подобным же образом священники не благочестивее всех остальных, но перед своей паствой вынуждены постоянно притворяться таковыми. Что же касается гувернанток, мисс Минора – а я знаю, о чем говорю, – то нет ничего невыносимее, чем быть вежливыми и даже смиренными с людьми, чьи слабости и глупости проявляются в каждом произносимом ими слове, соблюдать манеры, отнюдь не соответствующие их истинным чувствам, перед детьми и нанимателями. Серьезный отец семейства, который, вероятно, был в свое время одним из наименее респектабельных холостяков, представляет собой интересное зрелище за обеденным столом, где должен напускать на себя непогрешимый вид только потому, что на него смотрят дети. Тот факт, что он родитель, не наделяет его никакими высшими и неожиданными добродетелями; и я могу вас заверить, что среди взоров, устремленных на него, нет более критических и удивленных, чем у скромной особы, занимающей должность гувернантки.

– О, мисс Джонс, как сказано! – услышали мы восторженный голос Миноры: мы с Ираис сидели, замерев от ужаса перед этими рассуждениями. – Вы не станете возражать, если я запишу все это для моей книги? Как изящно вы это выразили!

– Разве возможно выдержать даже несколько дней подобного строгого поведения без хотя бы нескольких часов расслабления, – продолжала мисс Джонс, – тайной компенсации этих тягостных демонстрируемых на публике добродетелей? Кто способен выдержать хотя бы несколько дней такого чересчур правильного поведения? Ведь тогда не оставалось бы места для правильной реакции, лучших импульсов, раскаяния. Родители, священники и гувернантки оказались бы в положении дородной дамы, которая ни на минуту не может снять корсет и обрести покой.

– Боже мой, да она настоящий смутьян! – прошептала Ираис. Я встала и отправилась в классную. Они сидели на софе, Минора, сжав руки, в восторге взирала на мисс Джонс, которая выражением лица в данный момент совсем не походила на кислую и вынужденно пристойную особу, которую я привыкла видеть.

– Не будете ли вы так добры присоединиться к чаепитию? – обратилась я к Миноре. – И я бы хотела, чтобы вы ненадолго увели детей.

Она неохотно встала, а я ждала у дверей, пока она не выйдет и дети за ней не последуют. Все то время, пока мисс Джонс дарила свои соображения будущей книге Миноры, дети запихивали друг другу в уши кусочки газеты, которые потом придется извлекать щипцами в сопровождении их горьких рыданий. Я ничего Миноре не сказала, но постаралась удерживать ее при нас до ужина, а утром мы отправились на длительную санную прогулку. Когда мы вернулись к ленчу, мисс Джонс за столом не было.

– Мисс Джонс заболела? – спросила Минора.

– Она уехала, – сказала я.

– Уехала?

– Неужели вы никогда не слышали о таком явлении, как больные матери? – отважно осведомилась Ираис, и мы решительно перевели разговор на другую тему.

Весь день Минора хандрила. Еще бы, она нашла родственную душу, а эту душу – как обычно и поступают с родственными, – грубо вырвали из ее объятий. Этого достаточно, чтобы захандрить, и нет в том ее, бедняжки, вины, что она предпочитала общество мисс Джонс нашему с Ираис обществу.

За ужином Ираис, склонив набок голову, внимательно ее разглядывала.

– Вы сегодня бледны, – сказала Ираис. – Хорошо ли вы себя чувствуете?

Минора подняла взор с видом человека, которому нравится, когда его считают страдальцем.

– У меня слегка голова болит, – тихо ответила она.

– Надеюсь, вы не разболеетесь, – обеспокоенно сказала Ираис. – Потому что здесь есть только ветеринар, который лечит исключительно коров, и хотя я считаю, что намерения у него самые добрые, методы, однако, грубоваты.

Минора была явно шокирована.

– Но что же вы делаете, когда заболеваете?

– О, мы никогда не болеем, – ответила я. – Здоровье наше хранит одна лишь мысль о том, что лечить нас некому.

– Но если кто-то вдруг сляжет, – добавила Ираис, – Элизабет зовет коровьего доктора.

Минора сидела молча. Уверена, она решила, что попала в мир, населенный исключительно варварами, и что единственное, кроме нее, цивилизованное создание, уехало и бросило ее среди нас. Впрочем, что бы она там ни думала, симптомы ее болезни заметно ослабели.

1 января

Служба в канун Нового года – единственная в году, которая хоть как-то меня впечатляет: контраст между простотой и непритязательностью нашей маленькой церкви и самой церемонией производит куда больший эффект, чем если бы служба проходила в более красивой и хорошо освещенной церкви. Вчера вечером мы, взяв с собой Ираис и Минору, отправились в санях за три мили от дома. Тьма стояла кромешная, дул сильный ветер. Мы сидели, укутавшись в меха по самые брови, и молчали, словно на похоронах.