Элизабет и её немецкий сад

– Что по-плебейски? – не поняла я.

– Она имеет в виду, что сочетание шалфея и лука слишком уж простонародное, – с ленцой протянула Ираис. – Но это вовсе не так, это очень вкусно.

Она встала, подошла к фортепиано, пробежалась пальцами по клавишам и запела[37].

– А вы играете на фортепиано? – спросила я Минору.

– Да, но, боюсь, давно уже не практиковалась.

На это я предпочла промолчать: я хорошо знаю, что означают такие слова и какого рода музицирование за ними может последовать.

Когда настало время расходиться по спальням, Минора вдруг заговорила на каком-то незнакомом языке. Мы замерли.

– Что это с ней такое? – прошептала Ираис.

– Я тут подумала, – Минора перешла на английский, – что вы предпочитаете разговаривать по-немецки, а я в равной степени…

– О, пожалуйста, не беспокойтесь, – возразила Ираис. – Нам нравится время от времени освежать наш английский, не так ли, Элизабет?

– Мне тоже надо время от времени говорить по-немецки, – сказала Минора. – Не хотелось бы его забыть.

– О, но разве вы не знаете этой английской песни? – Ираис, которая уже поднималась по лестнице, повернулась к нам. – «Это безрассудство – помнить, это мудрость – забывать…»

– Надеюсь, вы не будете нервничать, оставшись одна на новом месте, – торопливо сказала я.

– А в какую комнату вы ее поместили? – спросила Ираис.

– В номер двенадцать.

– О! Вы верите в привидения?

Минора побледнела.

– Что за чепуха! – сказала я. – Никаких привидений здесь нет. Спокойной ночи. Если вам что-то понадобится, там есть звонок.

– А если увидите в комнате что-то необычное, – добавила Ираис, входя в свою спальню, – не забудьте записать.

27 декабря

Сдается мне, сейчас принято считать Рождество утомительно скучным временем, когда вас принуждают объедаться и веселиться без всякого на то повода. А на самом деле, если устраивать его должным образом, это самая красивая и поэтичная из всех традиций, когда вы, в течение года относясь более-менее недружелюбно ко всем на свете, в течение целого дня обязаны быть любезными и добрыми со всеми, и уж точно очень приятно дарить подарки и не думать при этом, что вы кого-то там балуете и портите, и не страдать от этого впоследствии. Слуги – все равно что большие дети и, как и дети, рады подарочкам и лакомствам, а детки все дни, оставшиеся до Рождества, надеялись встретить в саду Младенца Христа с кучей подарков. Они твердо уверены, что подарки им приносит именно он, и это такая прекрасная идея, что Рождество стоит праздновать хотя бы из-за нее.

Поскольку подготовка к празднику велась в большом секрете, она почти полностью легла на меня, потому что и в доме, и на фермах множество народа, и все дети – и большие, и маленькие – ждали своей доли радости. В течение нескольких дней вход в библиотеку был запрещен, потому что здесь мы установили елки и разложили подарки. Елки выстроились по одной стороне, а три других стены были заставлены столами с подарками. И когда елочки зажглись и отсвет огоньков заиграл на счастливых лицах, я забыла обо всей беготне вверх-вниз по лестницам, о головной боли, о ноющих ногах, и радовалась вместе со всеми. Сначала свои подарки получила Июньская детка, затем остальные – по старшинству, потом мы, взрослые, потом слуги, главный управляющий со своей семьей, управляющие с ферм, мамзели, счетоводы и секретари, а потом уж дети – толпы и толпы детей, те, кто постарше, вели младших за руки, совсем маленьких несли на руках, а их мамы заглядывали в отворенную дверь. Дети выстроились под елками и спели две или три рождественских песни, получили свои подарки и с торжеством покинули комнату, уступив место следующей смене. Трое моих малышек тоже с энтузиазмом подпевали, независимо оттого, знали они слова или нет. По этому случаю все трое были одеты в белое, а Июньскую детку нарядили так, как наряжают всех тевтонских малышей, невзирая на показания термометра, – в платьице с глубоким вырезом и без рукавчиков. При этом через плечико у нее была перекинута голубая лента, на манер тех, которыми награждают борцов-победителей, предмет гордости ее нянечки и ее собственных восторгов, потому что малышка все время эту ленту целовала. Если она продолжит и впредь так обращаться с лентами, мне придется отказаться от идеи вывозить ее на балы.

Когда детки пришли попрощаться с нами перед сном, все они были очень бледными и уставшими. У Апреля в руках была бумажная японская кукла, довольно тощая на вид, она собиралась взять ее с собой в кровать, но не потому, что кукла ей очень понравилась, а потому что ее было жалко. Они вяло поцеловали меня на прощанье и отправились спать, и только Апрельская детка задержалась у елок и сделала им книксен.

– Прощайте, елочки, – сказала она и заставила японскую куклу им поклониться, что кукла и проделала с изрядной ленцой. – Ты таких елочек больше не увидишь, – сказала она кукле, зловеще ее встряхнув. – Потому что сломаешься задолго до следующего раза.

Она вышла, но тут же вернулась.

– Мамочка, поблагодари Christkind[38] за все чудесные подарки. Ты ведь ему сейчас напишешь, да?