Элизабет Костелло

В тот день она читала книгу Пола Уэста, англичанина, но при этом, кажется, сумевшего избавиться от наиболее мелочных требований английского романа. Его книга рассказывала о Гитлере и несостоявшихся убийцах Гитлера из вермахта, и все шло неплохо, пока она не дошла до страниц, на которых описывалась казнь заговорщиков [76]. Откуда мог получить Уэст эту информацию? Неужели тому были свидетели, которые пришли домой в тот вечер и, пока не забыли, пока память во имя собственного спасения не обнулилась, написали словами, которые, видимо, прожигали бумагу, отчет о том, чему они были свидетелями, вплоть до слов, которые сказал палач-вешатель душам, переданным в его руки, бормочущим что-то невнятное старикам, – заговорщики по большей части были стариками, – лишенным их мундиров, облаченным перед последним событием в жизни в тюремное старье – заляпанные грязью саржевые брюки, свитера, поеденные молью, босым, без ремней, без зубных протезов и очков, изможденным, дрожащим, с руками в карманах, чтобы поддержать спадающие брюки, скулящим от страха, глотающим слезы, вынужденным слушать это грубое существо, этого мясника с оставшейся с прошлой недели коркой засохшей крови под ногтями, глумливо объясняющего им, рассказывающего, что произойдет, когда веревка затянется на их шее, как говно потечет по их костлявым старческим ногам, как их дряблые старческие члены вздрогнут в последний раз? Один за другим поднимались они на эшафот в каком-то непонятном пространстве, которое могло быть как гаражом, так и скотобойней, здесь горели дуговые лампы, а потом в своем логове Адольф Гитлер, главнокомандующий, сможет увидеть на экране их рыдания, потом их пляски, потом их бездвижность, расслабленную бездвижность мертвого мяса, и удовлетвориться зрелищем отмщения.

Об этом написал романист Пол Уэст, страница за страницей, не упустив ничего, и это то, о чем она прочла, ненавидя себя, ненавидя мир, в котором может происходить такое; в конечном счете она засунула книгу подальше и села, упершись головой в ладони. Непотребство! хотелось закричать ей, но она не закричала, потому что не знала, к кому обратить это слово: к себе, западной цивилизации, комитету ангелов, которые бесстрастно наблюдают за всем, что происходит? Непотребство, потому что такие вещи не должны происходить, и еще раз непотребство, потому что, произойдя, они подлежат не освещению и обсуждению, а вечному забвению, утаиванию в чреве земли, как и то, что происходит на скотобойнях мира; иначе здравомыслия не сохранить.

Приглашение пришло в тот момент, когда непотребство книги Уэста все еще давило на нее. И, если коротко, поэтому она и оказалась в Амстердаме все еще со словом «непотребный» на губах. Непотребство: не только деяния гитлеровских палачей, не только поведение вешателя, но и страницы черной книги Пола Уэста. Сцены, которые не должны происходить при свете дня, сцены, которые не должны увидеть глаза дев и детей.

Как будет реагировать Амстердам на Элизабет Костелло в ее сегодняшнем состоянии? Неужели здоровое кальвинистское слово «зло» все еще имеет какую-то власть над разумными, прагматичными, хорошо устроенными гражданами Новой Европы? Более полувека прошло с тех пор, как дьявол в последний раз чванливо и нагло расхаживал по их улицам, но они же наверняка не могли забыть об этом. Адольф и его войска все еще не отпускают массовое воображение. Странно, если иметь в виду, что Медведь Коба, его старший брат и наставник, который, как ни посмотри, был убийцей пострашнее, более мерзким, более неприемлемым для души, почти что ушел из памяти. Измерение мерзости мерзостью, в ходе которого сам акт измерения оставляет мерзкий вкус во рту. Двадцать миллионов, шесть миллионов, три миллиона, сто тысяч – в какой-то момент разум не выдерживает – отказывается воспринимать цифры; чем старше ты становишься – во всяком случае, именно это и случилось с ней, – тем скорее наступает эта невозможность восприятия. Воробей, сбитый с ветки камнем из рогатки, город, уничтоженный с воздуха, – кто отважится сказать, что хуже? Зло, вся сумма зла, вселенная зла, созданная богом зла. Отважится ли она сказать это ее добрым голландским хозяевам, ее добрым, умным, здравомыслящим слушателям в этой просвещенной, рационально организованной, хорошо управляемой стране? Лучше оставаться спокойной, не кричать слишком громко. Она может представить себе следующий заголовок в «Эйдж»: ЗЛО ВСЕОБЩЕ, ГОВОРИТ КОСТЕЛЛО.

Она из своего отеля отправляется на прогулку по каналам, старая женщина в плаще, голова все еще чуть кружится, ноги ступают чуть нетвердо после долгого перелета из той страны, где ходят вверх ногами. Она чувствует себя сбитой с толку: не потому ли, что она просто потеряла ориентацию, приходят ей в голову эти черные мысли? Если так, то ей нужно реже путешествовать. Или чаще.

* * *