Элизабет Костелло

Тема, о которой ей предстоит говорить, тема, согласованная между нею и организаторами, называется «Свидетель, молчание и цензура». Сам текст, или бо́льшую его часть, написать было нетрудно. После многих лет во главе австралийского ПЕН-центра, она может рассуждать о цензуре хоть во сне. Если бы она хотела облегчить себе жизнь, она бы прочла им рутинную лекцию о цензуре, провела несколько часов в Рейксмюсеум [77], потом села на поезд до Ниццы, где, кстати, находится ее дочь в качестве гостя одного из фондов.

Рутинная статья о цензуре либеральна по своим идеям, она содержит некоторую долю Kulturpessimismus, который влиял на ее мысли в последнее время: цивилизация Запада основана на вере в неограниченные и не подлежащие ограничению устремления, нам слишком поздно пытаться что-то делать с этим, мы должны просто держаться и плыть, куда нас несет поток. И именно вопрос невозможности ограничений занимает ее мысли и претерпевает изменения. Этим изменениям способствовало, как она подозревает, чтение книги Уэста, хотя, возможно, изменение случилось бы так или иначе по причинам, которые для нее более темны. Если конкретно, то она уже не уверена, что чтение служит улучшению человечества. И вообще она не уверена, что писатели, которые исследуют более темные территории души, всегда возвращаются оттуда в целости и сохранности. Она стала задумываться: а хорошо ли само по себе то, что человек пишет о том, что хочет, больше, чем читает о том, что хочет?

По крайней мере именно об этом она собирается говорить здесь, в Амстердаме. В качестве главного примера она собирается привести роман «Очень насыщенные часы графа фон Штауффенберга», который она получила с пачкой книг, – некоторые из них были новые, некоторые – переизданиями, присланными ей для размышления другом-редактором из Сиднея. Книга «Очень насыщенные часы» была единственной, по-настоящему захватившей ее; свой ответ она изложила в рецензии, которую она отозвала в последнюю минуту и которая так никогда и не была опубликована.

В отеле ее ждал конверт: приветственное письмо от организаторов, программа конференции, карты. И теперь, сидя на скамье на берегу Принсенграхта [78] под робкими лучами северного солнца, она просматривала программку. Ей предстояло выступить на следующее утро, в первый день конференции. Она переходит к примечаниям в конце программки. «Элизабет Костелло, известная австралийская писательница, автор романа “Дом на Экклс-стрит” и многих других». Она бы заявила о себе иначе, но они у нее не спросили. Как всегда, замороженная в прошлом; замороженная в достижениях своей молодости.

Она просматривает список. О большинстве приглашенных на конференцию она ничего не знает. Наконец ее глаза ловят последнюю фамилию в списке, и ее сердце на миг останавливается. «Пол Уэст, романист и критик». Пол Уэст – тот незнакомец, состоянию чьей души она посвятила столько страниц. Может ли кто-нибудь, спрашивает она в своей лекции, углубиться в джунгли нацистского кошмара и выйти оттуда целым и невредимым? Думали ли мы когда-нибудь, что исследователь, которого завлекло в этот лес, может выйти оттуда после пережитого опыта не лучше и сильнее, а хуже? Как она может говорить об этом, как может задавать этот вопрос, если Пол Уэст собственной персоной присутствует в зале? Это покажется нападками, высокомерными, неспровоцированными и, самое главное, личными нападками на коллегу-писателя. Кто поверит тому, что она никогда не пересекалась с Полом Уэстом, никогда его не видела, прочла одну-единственную его книгу? Что ей делать?

Из двадцати страниц текста лекции добрая половина посвящена книге про Штауффенберга. Хорошо, если книгу не перевели на голландский; очень хорошо, если никто из приглашенных ее не читал. Она могла бы не упоминать имени Уэста, ссылаться лишь на «автора книги о нацистском периоде». Она даже могла бы сказать, что ссылается на несуществующую книгу – гипотетический роман о нацизме, создание которого могло бы оставить шрамы в душе ее гипотетического автора. Тогда никто ничего не узнает, кроме, конечно, самого Уэста, если он приедет, если возьмет на себя труд явиться на лекцию австралийской дамы.

Четыре часа дня. Обычно во время долгих перелетов она спит урывками. Но в этот раз она поставила эксперимент с новыми таблетками, и, кажется, они сработали. Чувствует она себя хорошо, она готова погрузиться в работу. У нее достаточно времени, чтобы переписать лекцию, удалить Пола Уэста и его роман далеко на задний план, оставив на поверхности только тезис; тезис о том, что само писательство как форма нравственного авантюризма имеет потенциал стать опасным. Но что это будет за лекция – тезис без примера?

Не может ли она заменить кем-нибудь Пола Уэста – например, Селином [79]? В одном из своих романов Селин заигрывает с садизмом, фашизмом и антисемитизмом. Она читала этот роман сто лет назад. Можно ли здесь заполучить экземпляр, желательно не на голландском, чтобы она могла включить в свою лекцию Селина?