Элизабет Тейлор

Монти также пытался помочь Элизабет. Когда они вдвоем отдыхали от съемок, он расспрашивал ее, что она думает о своем персонаже, и тем самым заставлял ее задуматься, какую женщину она играет. Он пытался достучаться до глубин ее сознания, показывая, как при помощи некогда пережитых чувств находить тончайшие оттенки для характеристики своей героини. Монти никогда не торопил ее, ни разу не был резок. Элизабет благоговела перед его сосредоточенностью, благодаря которой раскрывался и ее собственный, более чем скромный талант, и ее игра становилась такой же прочувствованной. Самым тяжелым испытанием для Элизабет стала первая любовная сцена с Клифтом, которую Стивенс от начала до конца снимал крупным планом — причем камера подкатывала к ним столь близко, что были хорошо различимы и темный пушок у нее на затылке, и родинка на правой щеке. Стивенсу хотелось, чтобы диалог получился стремительным и отрывистым:

«Монти должен совершенно потерять голову — Настолько он поддался ее чарам», — пояснял он. Элизабет же вынуждена сказать ему, как он ей интересен, как он восхитителен — и все это буквально за считанные секунды... Такое впечатление, будто они еще никому в жизни не говорили подобных слов.

Стивенс проработал над диалогом до двух часов ночи и на следующее утро дал его Элизабет, чтобы она прочла. Элизабет взглянула на листок бумаги, на котором было написано:

«Скажи маме... Скажи маме все...»

«Извините, но что это за белиберда?»

«Это то, что ты должна произнести, когда притягиваешь к себе голову Монти», — ответил Стивенс.

Элизабет встала на дыбы, но Стивенс стоял на своем. Он пытался объяснить семнадцатилетней девственнице ту примитивную животную чувственность, которой он от нее добивался.

«Элизабет с трудом превозмогала себя, когда ей надо было произнести: «Скажи маме», — вспоминал Стивенс. — По ее мнению, я заставлял ее произносить ужасные вещи — то есть она раньше времени познала искушенность».

Каждый вечер Стивенс просматривал в проекционной палатке отснятый материал, терпеливо разъясняя при этом, чем тот или иной кадр лучше других.

Впервые с тех самых пор как Элизабет начала сниматься, до нее начали доходить все тонкости создания кинокартины. Она с восторгом просматривала их совместные сцены с Клифтом. Взаимодействие их характеров на экране было полно такой напряженности, что Элизабет буквально ерзала на своем стуле.

Еще ничто так не возбуждало ее. Еще бы, ведь Джорджу Стивенсу удалось уловить и запечатлеть на пленке ее самые сокровенные порывы. Пребывавшая в восторге от успехов дочери, Сара Тейлор пригласила на съемки Хедду Хоппер, чтобы та поприсутствовала на репетициях Монти и Элизабет. Хедда, широко раскрыв от удивления глаза, наблюдала, как малышка «Велвет» пыталась соблазнить перед камерой самого Монтгомери Клифта.

«Элизабет, будь добра, признайся, где это ты научилась подобным вещам?» — спросила мисс Хоппер, перед тем как усесться за пишущую машинку, дабы оповестить мир о «милых влюбленных пташечках».

Монти пришел в ярость от того, что Стивене допустил Хедду Хоппер на съемочную площадку, и набросился на Элизабет за то, что та играла ради «этой старой перечницы». Элизабет даже и в голову не пришло, что она может отказать главной голливудской сплетнице. Ей слишком хорошо были известны местные правила, и она попыталась объяснить их Монти, точно так же, как ей самой их когда-то разъясняла мать и «МГМ». Элизабет пыталась убедить Монти, что ему самому следует поддерживать с прессой добрые отношения — раздавать интервью, позировать для фото.

«Если ты меня послушаешь, — заявила она ему, — то станешь не только сверхзвездой мировой величины, но еще вдобавок получишь «Оскара»!»

Позже Джордж Стивенс вернул съемочную группу в Голливуд, в павильоны «Парамаунта», чтобы снять сцены в закрытых помещениях, а заодно снова пригласить на съемочную площадку репортеров. Дик Уильямс, редактор развлекательной страницы «Лос-Анджелес Таймс» появился как раз в тот момент, когда Монти и Элизабет готовились снимать эпизод с танцами, в котором Элизабет появляется в пышном белом кружевном платье без бретелек. Журналист не мог оторвать от Элизабет глаз. Заметив это, Сара подошла к нему, чтобы поговорить.

«Покажи ему нижние юбки», — велела она дочери.

Элизабет приподняла подол платья и прозрачные нижние юбки до самых трусиков.

«Дорогая, это уже слишком», — остановила ее Сара, продолжая при этом отвечать на вопросы журналиста об Элизабет и ее роли в фильме.

«Элизабет ни разу не позволялось говорить от своего имени, — вспоминал Стивене. — Когда мы собирались на завтрак в столовой, миссис Тейлор обычно предвосхищала любое ее высказывание, не давая сказать ни единого слова. «Элизабет считает», «Элизабет говорит» — наконец мне это до смерти надоело, и я заорал на нее: «Ну почему вы не дадите ей сказать все это самой!»

Иван Моффат, помощник продюсера ленты «Место под солнцем», вспоминает, как однажды, подойдя к Элизабет, он поздоровался с ней: