По окончании церемонии гости направились в Букингемский дворец, укрывшись мехами от проливного летнего дождя. Непрекращавшийся ливень не мог охладить душевного подъема. Проезд новой королевы и ее консорта в золотой государственной карете напоминал триумфальное шествие. Елизавета улыбалась и приветственно махала рукой своим промокшим до нитки подданным. Укрывшись под зонтами, они восторженно встречали молодую королеву. Как вспоминала одна из фрейлин Елизаветы, Энн Гленконнер, «возбуждение достигло крайней степени, приветственные крики были так сильны, что, казалось, вся нация объединилась в один приветственный хор»54
.Процессия во главе с Елизаветой покинула аббатство, но часть гостей задержалась в ожидании машин. Среди них находились и Маргарет с Таунсендом. Полковник выглядел безупречно в щегольской форме Королевских воздушных сил небесно-голубого цвета, а рядом стояла Маргарет, «прекрасная, сияющая, восхитительная»55
. Они обменялись несколькими словами, а затем она рукой в белой перчатке смахнула ворсинку с его формы. Это был интимный жест, знак привычной нежности. Он напоминал другой неосмотрительный жест, когда рука Уоллис Симпсон легко коснулась обнаженной руки Эдуарда VIII во время круиза на яхте вдоль Далматинского побережья.Жест не остался незамеченным зоркими журналистами. Спустя годы Таунсенд говорил журналистке Джин Рук: «В тот момент для нас это абсолютно ничего не значило. Наверное, это была меховая ворсинка, попавшая с шубы какой-то знатной дамы. Я не придал этому никакого значения, так же как и Маргарет. Мы просто посмеялись. Но легкий взмах ее руки все решил. После этого разразилась буря»56
.Впрочем, до бури оставалось еще несколько спокойных дней. Нью-йоркские и континентальные газеты уделили большое внимание жесту Маргарет, а британская пресса целиком и полностью сконцентрировалась на коронации, которую сочла триумфом нового монарха. Ее высоко оценили как «одну из самых пышных церемоний столетия»57
. Что касается телевизионной трансляции, то ее посмотрели более 27 миллионов зрителей только в одной Великобритании, что в два раза превысило прогнозы Би-би-си. Это бесспорно доказало популярность нового средства массовой коммуникации и стало предвестником перемен.В течение вечера Елизавета вместе со своей семьей многократно появлялась на балконе дворца. Потом она произнесла небольшую речь, благодаря своих подданных и заверяя их в своей преданности. На следующее утро – первое утро Елизаветы в качестве венценосной королевы – все пошло как обычно: церемония награждения медалями, встречи, поездки и государственный банкет. Новая королева казалась счастливой и собранной – сказались годы тренировок и подготовки.
Конь королевы, Ореол, несмотря на всю подготовку, пришел вторым на скачках. Когда королева поздравила Нормана Берти, тренера победившей лошади, он учтиво ответил: «Могу ли я поздравить вас, Ваше Величество, с завоеванием мира?»58
Королева вела себя совершенно непринужденно, в то время как во дворце разразилась буря. После того как Ласселс сообщил королеве, что газета
Ласселс уже горел желанием выдворить Таунсенда из страны, поэтому его несколько ошарашила первоначальная реакция Черчилля. 13 июня он поехал домой к премьер-министру в Чартвелл. Там в присутствии Черчилля, его жены Клементины и личного секретаря Джока Колвилла он изложил всю подоплеку этого неприятного дела. Романтик Черчилль полагал, что политикам не следует вмешиваться в сердечные дела. «Какая чудесная пара! – воскликнул он. – Очаровательная леди королевских кровей выходит замуж за галантного молодого пилота, вернувшегося живым с войны, полной опасностей и ужасов»59
.Потрясенная жена парировала: «Уинстон, если ты снова начнешь процедуру отречения, я от тебя уйду! Я найду квартиру и уеду в Брайтон»60
.Конечно, это было преувеличением. Маргарет была сестрой королевы и только третьей в ряду престолонаследников. Таунсенд, национальный герой и доверенное лицо при дворе, никак не походил на иностранца и возможного нацистского шпиона. Более того, отношение к разводу менялось. В разводе состояли не только старшие члены Кабинета – министр иностранных дел Энтони Иден, министр труда Уолтер Монктон и президент Торговой палаты Питер Торникрофт, но и собственный сын Черчилля, Рэндольф.