Елизавета Петровна

Особенной пышностью отличалась свадьба великого князя Петра Федоровича. Всем придворным было выдано жалованье на год вперед, чтобы каждый из них мог обзавестись соответствующими экипажами, заказать не менее одного парадного богатого платья с пожеланием, чтобы платья менялись ежедневно на протяжении десятидневных торжеств. Указ императрицы определил количество лакеев, гайдуков, скороходов, пажей, егерей, предназначавшихся для сопровождения вельмож, приглашенных на празднества. Лорд Гилдфорд в своем донесении в Лондон делился впечатлениями: «Здесь никогда не бывало более великолепной процессии. Она бесконечно превышала все, что я когда-нибудь видел».

Сколь скромной была инициатива императрицы в делах государственных, столь неистощимой должно признать ее фантазию относительно предписаний, кому в каких нарядах следует появляться на куртагах и с какими прическами.

Расточительность вельмож приобрела неслыханные размеры. Они как бы состязались друг с другом в богатстве экипировки, карет, в продолжительности устраиваемых в их дворцах маскарадов, в разнообразии и богатстве винных погребов. Украинский гетман Кирилл Григорьевич Разумовский, брат фаворита императрицы, имел в подвалах Глухова, столицы своего гетманства, 100 тысяч бутылок отборного вина. Граф Степан Федорович Апраксин, сын адмирала петровского времени, держал открытый стол. Его гардероб насчитывал многие сотни богато расшитых костюмов и мундиров. Будучи главнокомандующим во время Семилетней войны, он таскал за собой колоссальный обоз с изысканной снедью, убранством шатров, экипировкой. Граф Иван Григорьевич Чернышев наряжал своих многочисленных слуг в богатейшие из парчи с золотом ливреи.

Он, как и прочие вельможи, прославился мотовством. Чернышев долго жил за границей, где ему довелось наблюдать беззаботную жизнь западноевропейских дворов и аристократических фамилий. Прибыв в Россию, он, по словам М. М. Щербатова, внедрил «сластолюбие и роскошь у себя в доме». Его экипажи «блистали златом, и самая ливрея была шитая серебром». Почтение к себе он добывал, угощая гостей самыми дорогими винами и изысканными яствами.

Пользуясь родством с императрицей (был женат на ее богатой племяннице Скавронской) и дружбой с И. И. Шуваловым, он в 1757 году получил от казны по себестоимости два медеплавильных завода за 92 493 рубля, а спустя десять лет продал их казне по рыночной цене за 189 730 рублей. Расточительность графа привела к результатам, описанным им самим в 1794 году в челобитной Екатерине II. Престарелый граф, разбитый параличом, дрожащей рукой подписал документ, как бы подводивший итог его беспечной жизни: «Оставляю наследство в крайнейшей нищете, ибо долгу на мне, всемилостивейшая государыня, более полумиллиона рублей». Чернышев объяснял свои долги расходами на светскую жизнь, они накапливались во время тридцатилетней службы в Адмиралтействе, когда он держал открытый стол с целью, как он объяснял, «приучать подчиненных своих не токмо к большему свету, но и множеству». Неизвестно, удовлетворила ли Екатерина II просьбу Чернышева пожаловать ему пять тысяч душ крепостных в Полоцкой губернии.

Фаворит императрицы Алексей Григорьевич Разумовский, подобно князю Черкасскому, носившему при Анне Иоанновне бриллиантовые пуговицы и пряжки, стал носить такие же. Сергей Нарышкин прибыл на свадьбу великого князя Петра Федоровича в карете, купленной за 50 тысяч рублей, а Иван Иванович Шувалов, сменивший А. Г. Разумовского в должности фаворита Елизаветы, отмечал рождение сына у великокняжеской четы маскарадом продолжительностью в 48 часов. Впрочем, европейское великолепие и роскошь в домах вельмож сочетались с крайней нищетой: рядом с богато наряженными лакеями сновали дворовые в лохмотьях, едва прикрывавших наготу.

Расточительностью прославился и 60-летний канцлер А. П. Бестужев. В октябре 1752 года он, чувствуя себя довольно прочно на занимаемой должности и пользуясь благосклонностью императрицы, подал ей «слезницу» — с жалобой на свое крайне бедственное положение: «Я такой тягости долгов подпал, что оной прибавить уже невозможно, — жаловался не знавший меры расточитель. — Кредиту тем лишаюсь, никакого уже заимодавца, кто б меня ссудил, не нахожу и так что при наступающей поездке в Москву, как с места тронуться, не знаю. Все заложено, что с пристойностью заложить можно было».

Как и прочие, не по доходам жившие вельможи, Бестужев оправдывал свою расточительность необходимостью поддерживать престиж канцлера: «Жить старался как канцлер всероссийской самодержицы долг и должность повелевают». По собственному признанию, его доход от поместий и жалованья, исключая, разумеется, пенсию от австрийского двора, составлял 12 тысяч рублей. Для сравнения напомним, что рабочий на уральских заводах получал в год от 12 до 18 рублей.