Елизавета Петровна

Частые посещения придворной церкви и присутствие на службе, продолжавшейся часами, дополнялись затратой времени на не менее продолжительную подготовку к выходу: на одевание, прическу, придание лицу свежести после бессонной ночи. Однако затраты времени на богослужениях не шли ни в какое сравнение с тем временем, которое императрица отдавала пешим походам в Троице-Сергиев монастырь, — во время пребывания в Москве в летние месяцы она непременно совершала один, а иногда и два похода, чтобы поклониться праху Сергия Радонежского и замолить греховные поступки. Навестила она монастыри в Звенигороде и Тихвине.

Пешие походы в монастырь обставлялись возможным в то время комфортом. Монастырь от старой столицы располагался в 70 верстах. Пешие переходы ежедневной протяженностью в пять-шесть верст совершались в ночные часы, избавлявшие императрицу от летнего зноя, и могли занять пару недель, если бы она не совершала остановок для многодневного отдыха. На остановках ее ожидали шатры для нее и придворных дам и яства, приготовленные дворцовыми поварами. В июне 1742 года, преодолев пешим ходом 15 верст от Москвы к Троице, императрица получила известие о недомогании фаворита. Она тут же села в карету и помчалась в Москву, пробыла там до выздоровления графа и вновь отправилась в карете до того места, где прервала свой поход, чтобы возобновить его пешим ходом.

Итог участия Елизаветы в управлении государством подвел М. М. Щербатов. Его оценки, надо отметить, хотя и суровы, но справедливы, ибо основаны на фактах: «С природы веселого нрава и жадно ищущая веселий, чувствовала свою красоту и страстна умножать ее разными украшениями; ленива и надокучлива ко всякому, требующему некоего приложения, делу, так что за леностью ее не токмо внутренние дела государственные многие иногда деты без подписания ее лежали, но даже и внешние государственные дела, яко трактаты по несколько месяцев, за леностию ее подписать ее имя, у нее лежали».

Французский посол маркиз Брейгель поведал о случае, звучащем как анекдот: в 1746 году во время подписания договора с Австрией в комнату влетела оса и села на кончик пера, которым императрица успела написать первые три буквы своего имени. Елизавета Петровна в ужасе бросила перо и дописала остальные буквы только после настоятельных просьб, продолжавшихся несколько недель.

На первый взгляд покажется странным, что императрица, не обременявшая себя никакими заботами, строго следившая за своей внешностью и казавшаяся здоровой и привлекательной женщиной, способной часами отдаваться танцам, в действительности не могла похвастаться здоровьем. Первый сигнал о состоянии здоровья императрицы исходил от английского посла Гинфорда, сообщавшего в депеше от 2 февраля 1749 года, что 28, 29 и 30 января «здоровье императрицы находилось в большой опасности вследствие сильных колик и засорения кишок, происшедших от простуды». Ее болезнь хранилась в большом секрете, но ней были осведомлены лишь немногие лица из ее окружения.

В январе 1749 года Елизавете Петровне было 39 лет. В XVIII столетии деревенская баба становилась старухой в годы, которые в XIX веке было принято называть бальзаковскими. Укорачивали жизнь женщины не столько тяжелый труд, сколько ежегодное в течение 15–20 лет рождение ребенка, зачастую появлявшегося на свет божий в поле, в страдную пору, когда роженица работала до схваток и приступала к работе через пару дней после родов. Елизавета Петровна, как известно, детей не имела, следовательно, частые роды не могли стать причиной преждевременного ее старения.

По свидетельству современников, Елизавета страдала патологическим страхом смерти. Как уже упоминалось, она запрещала в своем присутствии произносить слово «смерть» и именными указами не разрешала появляться при дворе в траурной одежде. Личные недомогания она переносила своеобразно: запиралась в своих покоях, ни с кем не желала общаться, пребывая в ожидании кончины в трансе. Во второй половине 50-х годов недуги навещали императрицу столь часто, что практически лишали ее возможности заниматься делами, даже в том случае, если бы у нее нежданно появилась тяга к ним.

Столь подробное обращение к свидетельствам современников об отношении Елизаветы Петровны к обязанностям государыни и состоянии ее здоровья объясняется стремлением автора обратить внимание читателя на необходимость внести уточнение в устоявшееся в литературе представление о ее царствовании, навеянное известным четверостишием поэта графа Алексея Константиновича Толстого в его саркастической «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашова»:

Веселая царица
Была Елизавет:
Поет и веселится,
Порядка только нет.

Хотя А. К. Толстой в четырех строках в целом верно схватил суть елизаветинского царствования, она требует корректировки. Как мы имели возможность убедиться, Елизавету Петровну отвлекали от занятий делом не только любовь к пению и страсть к веселому времяпрепровождению, но и другие заботы: необыкновенная набожность и состояние здоровья.