Элвис Пресли. Безрассудная любовь

«Они вошли в репетиционный зал достаточно вальяжно. Все песни были очень слабо подготовлены, но они были уверены, что все прекрасно. Они просто подошли и бросили все свои вещи на сцену, а я сидел там с двадцатью пятью музыкантами! Я спросил: «Что это?» Они ответили: «Мы покажем тебе, что мы собираемся сделать». Я сказал: «Нет уж, ребята, лучше уберите — ка все это. Я не собираюсь все это просматривать — я не библиотекарь». Отношения у нас не заладились с самого первого дня».

Глен Д. выступил с предложением помочь разобраться с материалом, что наладило отношения Гуэрсио с клавишником, но, несмотря на это, репетиции проходить лучше не стали. Как и раньше, оркестр и ритм — секция репетировали отдельно перед началом, чтобы вместе вступить. «И вот входит Элвис, и меня ему даже не представляют. Он просто входит, машет рукой и объявляет песню, ритм — секция начинает играть. Я сделал знак, чтобы они остановились, и сказал: «После того как он вступает на семнадцатом такте — нам же тоже нужно время, чтобы подготовиться, — я не собираюсь дирижировать музыкантами Элвиса Пресли: они все крутые профессионалы сами по себе. Мы с оркестром вступим на семнадцатом такте». Этим я их и подкупил и получил первое признание: он обернулся и посмотрел на меня».

«Во время первого перерыва они пригласили меня пообщаться с ним. Настал момент познакомиться с великим Генри Восьмым. Мы спускаемся вниз, и Джо Эспозито говорит: «Это Джо Гуэрсио», а у меня с собой дирижерская палочка — я всегда ею пользовался. Он смотрит на нее и говорит: «Отличная работа, маэстро». С того дня он никогда не называл меня по имени. После перерыва мы возвратились к работе, он начал петь песню и забыл слова в конце, он остановился, пытаясь их вспомнить, но не смог. И я сказал тогда: «Это окончание не подходит. Давайте придумаем что — нибудь другое. Эй, Брейсс, дай мне «фа». И мы всё вместе изменили окончание — ему очень понравилось. И с того момента он всегда поворачивался к нам, когда мы с оркестром вступали. Я с ним особо не разговаривал — мы общались только глазами. Я чувствовал, что было правильно и что нет. Я знал, если ему что — то начинало не нравиться. У нас было очень специфическое общение».

Как — то раз Джо Эспозито поинтересовался у Гуэрсио, как они, по его мнению, звучат. Со свойственной ему откровенностью и прямолинейностью тот сказал: «Это было похоже на падение мраморных глыб с бетонных ступеней». «На следующий день не мог открыть дверь и попасть в свою гримерную. В конце концов я распахнул дверь и замер от удивления на пороге — на полу там было, наверное, тысячи три мраморных осколков и надпись на зеркале: «Следуй за мной по ступеням… Я». С того дня я понял, что меня приняли в эту шайку».

Далее репетиции проходили без особых эксцессов. Систематизация такого огромного и разнообразного репертуара в короткий срок оказалась делом нелегким и утомительным, но Гуэрсио и Глен Д. с головой погрузились в работу. Они писали новые аранжировки, улучшали старые, пытаясь выработать более систематизированный подход к работе. Большинство оркестровок было написано, как презрительно отозвался Гуэрсио, в стиле киномелодий, некоторые из которых подходили для данного количества музыкантов в оркестре, некоторые нет, и нигде абсолютно не чувствовался рок — н–ролльный дух. В конце концов им удалось преодолеть все эти недоразумения и преграды сообща, и, к удивлению Гуэрсио, ко дню премьеры они были подготовлены прекрасно.

«Это была премьера и для меня, потому что именно тогда Элвис произвел на меня самое сильное впечатление. Дело в том, что мне приходилось выступать на сцене со многими звездами — я терпеть не могу их помпезность при полном отсутствии понимания, что такое звезда. Но мой Бог! Это было что — то невероятное. Ведь сам концерт был так себе организован: ряд относительно средне спродюсированных песен — не то что большинство вегасовских шоу. Но если вы хотите знать, как надо выходить и притягивать к себе людей, вам надо было видеть это. Появление Элвиса Пресли на сцене было особым событием, и то, что он делал, уже никогда не повторится. Среди публики происходило такое движение — это было что — то незабываемое! Я не могу сказать, что в плане музыки он был лучше всех в мире. Но это была харизма. Он мог околдовать публику и с удовольствием это делал.