Элвис Пресли. Безрассудная любовь

Но теперь мне было уже за двадцать, и я была готова выйти замуж и завести семью, и тут я узнаю, что из Германии к нему приезжала эта маленькая девочка, — я просто не могла поверить. Поэтому я приняла решение. Это было очень трудное решение, потому что я любила его, он был моей первой любовью, и мне так тяжело было расставаться с ним, с тем, что мы делали вместе, потому что я знала, что никогда в моей жизни не будет ничего подобного, — однако я была готова к такому шагу. Так что однажды днем — он сидел с мистером Пресли за обеденным столом и завтракал — я сказала ему, что собираюсь уйти от него, что у нас нет будущего; мы оба плакали, и мистер Пресли растрогался и сказал: «Такое показывают по телевизору. Может быть, в один прекрасный день вы снова будете вместе». Нет, сказала я, не думаю, что это случится, а Элвис произнес: «Ах, малыш, надеюсь, я правильно поступаю, отпуская тебя». — «Это неизбежно», — сказала я, пошла и позвала своего брата, потому что у меня было много вещей в Грейсленде. Он приехал, вынес вес мои вещи из бабушкиной комнаты, мы погрузили их, и я поехала домой к Джэксону и жила там некоторое время».

Правда, все это произошло уже после того, как она заявила 6 августа газете, что готова «заняться карьерой». Элвис не готов остепениться, поведала она репортеру «Пресс — симитар», и ей приходится думать о том, что ей делать самой. В ближайшее время у нее состоится запись в Нэшвилле, сообщила она; название песни — «Love's Not Worth It»[21]. Ее предыдущий диск, указывала с некоторой язвительностью газета, назывался «I'll Wait Forever»[22].

Элвис, со своей стороны, чувствовал одновременно вину и облегчение. Он знал, что некоторые парни считали, что Анита слишком печется о своей карьере; даже Полковник замечал, что она иной раз слишком сильно желала видеть свое имя напечатанным, — но проблема была не в этом. Он просто не мог ей дать того, что, он знал, она имела полное право ожидать от него. Анита была последним звеном, связывающим его с мамой, — мама по — настоящему любила ее, и, если быть честным, это — то, вероятно, и причиняло самую сильную боль. Он всегда говорил маме, что когда — нибудь он женится и обзаведется детьми, и ему не нравилось ощущение, что ее мечта все еще довлела над ним, словно нарушенное обещание. Но в остальном его совесть была чиста. Он знал, что всегда обращался с Анитой как с леди. И кроме того, он не мог выкинуть из головы ту маленькую девочку в Германии.

Следующая картина — с рабочим названием «Таке Me to the Fair»[23] — привела их в Сиэтл, штат Вашингтон. В MGM, словно похитив страницу из записной книжки Хэла Уоллиса, решили, что съемки в полуэкзотической обстановке являются ключом к успеху фильма с участием Элвиса Пресли, поэтому для первой картины по их новому контракту они позаимствовали Нормана Таурога (которому предстояло снять свою четвертую картину с Элвисом Пресли) и провели три недели, снимая на всемирной ярмарке в Сиэтле. В течение некоторого времени были разговоры о живом выступлении на ярмарке, но все это закончилось ничем, и жизнь на съемочной площадке шла довольно однообразно, за исключением баталий с тортами и водяными пистолетами, которые оживляли дни, и изобретательных шуток над другими, которыми Элвис с парнями (число которых теперь раздулось до девяти) иногда развлекали себя. (Одной из любимых шуток Элвиса во время съемок была такая: они звонили в службу отеля, после того как убирали всю мебель из номера, затем снова ставили ее на место к тому времени, когда озадаченный коридорный возвращался с менеджером.) Полковник в каждых натурных съемках видел хорошую возможность для паблисити, поэтому допустил на съемочную площадку целую группу фотографов, подкинул историю по поводу нового континентального гардероба, который Элвис будет демонстрировать в картине (Элвис возмужал, сказал голливудский кутюрье Сай Девор, который признался, что весь гардероб стоит 3900 долларов и включает в себя все, кроме нижнего белья, потому что Элвис, сказал Девор, никогда не носит нижнего белья), а по возвращении на голливудскую съемочную площадку устроил интервью для двух доверенных журналистов — Лойда Ширера и Вернона Скотта — для опубликования в виде статей в общенациональных журналах «Пэрейд» и «МакКоллз».