Эмма

Харриет стала замечать его возросшую благосклонность после тех двух незабвенных танцев. Тогда он в самом деле нашел в ней более приятную партнершу, чем ожидал, и это было доподлинно известно Эмме. В последующие дни, особенно после обнадеживающей беседы с мисс Вудхаус, Харриет начала обращать внимание на то, что мистер Найтли сделался разговорчивее с ней и манера его переменилась: он стал так добр, так мил! В последнее время она ощущала это острей и острей. Когда все они прогуливались, он несколько раз подходил к ней и шел рядом, занимая упоительной беседой. Как будто желал познакомиться ближе. Эмма знала, что все это почти не преувеличенная правда. Она и сама заметила в мистере Найтли перемену. Харриет повторяла сказанные им одобрительные слова, которые, как было известно ее подруге, выражали его истинное мнение о ней. Он и вправду хвалил мисс Смит за простоту и безыскусственность манер, за искренность и благородство чувств — Эмма не раз это слышала от него самого. Много было и таких мелочей, которые ускользнули от внимания ничего не подозревавшей свойственницы. Такого-то дня мистер Найтли поглядел на Харриет, а тогда-то подсел к ней, или сказал комплимент, пусть даже и косвенный, или предпочел ее общество обществу других — этих маленьких знаков расположения набралось на полчаса рассказа. Они о многом свидетельствовали в глазах той, кому были адресованы; та же, что сейчас слушала о них подробный отчет, в свое время их не заметила. Однако два ярчайших примера, с коими мисс Смит связывала свои надежды, сразу обратили на себя внимание ее подруги. Эмма помнила, как в Донуэлле мистер Найтли прогуливался с Харриет вдвоем по липовой аллее. В тот день (теперь мисс Вудхаус в этом не сомневалась), намеренно отделив ее от остального общества, он говорил с ней так, как никогда прежде, — долго, обстоятельно, по-особенному. (Теперь она не могла об этом вспоминать, не зардевшись.) Он почти впрямую спросил, свободно ли ее сердце, но, едва к ним приблизилась мисс Вудхаус, тотчас переменил предмет беседы и повел речь о земледелии. А в день своего отбытия в столицу мистер Найтли целых полчаса беседовал с Харриет в Хартфилде, покуда Эмма не возвратилась от мисс Бейтс, хотя сперва сказал, будто не располагает и пятью минутами. В продолжение того разговора он признался мисс Смит, что должен ехать в Лондон, однако ему очень не хочется покидать дом, — Эмме он этого не сказал. Значит, Харриет внушала ему большее доверие, больше располагала к себе. От мысли этой Эмма испытала острую боль.

Касательно первого из этих двух обстоятельств, особенно обнадеживших ее приятельницу, она, поразмыслив, все же решилась спросить:

— А не может ли быть, что мистер Найтли, когда расспрашивал вас, как вам показалось, о ваших чувствах, имел в виду мистера Мартина?

Харриет с горячностью отвергла это предположение:

— Мистера Мартина? Ах нет, на него и намека не было. Полагаю, теперь я стала уж не та, чтобы меня можно было заподозрить в неравнодушии к мистеру Мартину.

Закончив представление доказательств, Харриет попросила дорогую мисс Вудхаус вынести вердикт: есть ли у нее основания надеяться? — и добавила:

— Тогда, вначале, я бы, наверное, и не подумала об этом, если б не вы. Вы велели мне пристально наблюдать за ним и придерживаться тех же правил, какими руководствуется он. Так я и делала. Теперь мне кажется, что я могу стать достойной его, и ежели он меня выберет, это будет не такое уж и чудо.

Ответ подруги всколыхнул в душе Эммы столь много горьких чувств, что она лишь с превеликим трудом сумела вымолвить:

— Харриет, я могу сказать вам только одно: мистер Найтли не из тех мужчин, которые способны намеренно пробудить в женщине ложную надежду.

Харриет осталась так довольна этим приговором, что только приближающиеся шаги мистера Вудхауса избавили его дочь от бурных изъявлений восторга и нежности, которые теперь показались бы ей пыткой. Мисс Смит была слишком взволнована для встречи с хозяином дома, никак не могла успокоиться и, чтобы его не встревожить, предпочла уйти. Мисс Вудхаус охотно ее поддержала. Как только Харриет удалилась через другую дверь, чувства Эммы вспыхнули с неодолимой силой: «О боже! И зачем я только повстречалась с ней!»

Ни оставшегося дня, ни следующей ночи не хватило Эмме для того, чтобы преодолеть сумятицу в мыслях. Она совершенно смешалась под натиском всего, что на нее нахлынуло. Каждая секунда раздумий приносила ей новое открытие, причем крайне неприятное. Как осмыслить все это? Как освободиться от заблуждений, которые она сама себе внушила и в плену которых жила? Сколько нелепых ошибок! Какая слепота ума и сердца! Сидела ли Эмма неподвижно в своей комнате или бродила по кустарниковой аллее — везде, где бы ни находилась, понимала, как бездеятельна была до сих пор ее жизнь, как ужасающе много навязывали ей другие, как губительно много навязывала она себе сама. Она была несчастна, причем этим днем ее несчастья, вероятно, только начинались.