Эмма

До сих пор поглощенная размышлениями об ином предмете, Эмма все же ощутила некоторое любопытство и тщилась разжечь его, слушая рассказ. Отправляясь к миссис Бейтс, миссис Уэстон испытывала немалую тревогу. Поначалу она вовсе не хотела идти: думала пока просто написать мисс Фэрфакс, а торжественный визит во избежание преждевременных слухов отложить до тех пор, покуда мистер Черчилл согласится объявить о помолвке, — но мистер Уэстон, которому не терпелось поздравить будущих родственниц, рассудил иначе. Возбудить подозрения он не опасался, полагая, что «все и так непременно пронюхают это дело». Эмма улыбнулась, ибо мистер Уэстон был прав.

Итак, супруги отправились на квартиру к миссис Бейтс. Ее внучка, испуганная и растерянная, едва могла вымолвить слово и каждым взглядом, каждым шагом выказывала глубокое мучительное смущение. Тихая безыскусственная радость бабушки и восторг тетушки, которая от небывалого счастья сделалась менее говорлива, чем обыкновенно, являли собой отрадную, почти до слез волнующую картину. Обеими немолодыми леди владели самые похвальные неэгоистические чувства. Они так много думали о Джейн, о будущем зяте, его родных и обо всех своих друзьях, но так мало о себе, что нельзя было не ощутить самого доброго расположения к ним.

Недавняя болезнь мисс Фэрфакс дала миссис Уэстон повод пригласить ее на прогулку в карете. Сперва она отказывалась, но под натиском уговоров волей-неволей согласилась. Ласковое ободряющее обращение со временем помогло Джейн преодолеть немоту смущения. Первым делом она просила простить ее за давешнюю видимую нелюбезность и с жаром выразила благожелательное почтение, которое всегда испытывала к самой миссис Уэстон и к отцу своего жениха. Затем дамы обстоятельно потолковали о теперешнем положении и ближайшем будущем. Миссис Уэстон надеялась, что этот разговор принесет мисс Фэрфакс облегчение после долгого вынужденного молчания, и осталась весьма довольна всем от нее услышанным.

— Она с большим чувством высказала мне, как тяжко ей было все это время хранить тайну. Вот собственные ее слова: «Не стану говорить, будто со дня обручения я не видела ни секунды счастья, но могу вас уверить, что мне не довелось насладиться ни единым часом покоя». Видя, как у нее задрожали губы, я всем сердцем поверила в ее искренность.

— Бедняжка! — посетовала Эмма. — Стало быть, она винит себя, что согласилась на тайное обручение?

— Винит, да еще как! Никто, я думаю, не упрекает ее строже, чем она сама. «Следствием моего поступка, — сказала она, — явилось непрестанное страдание. Я заслужила его. Но наказание, увы, не снимает вины. Боль не приносит искупления. Поступившись всеми своими правилами, я никогда уже не буду чиста. Теперь все так счастливо обернулась, однако совесть моя твердит мне, что я не достойна той доброты, которую принимаю. Не думайте, будто мне не привили верных понятий о долге и чести. Друзья, меня воспитавшие, неповинны в совершенной мною ошибке. Виновата лишь я одна, и при всех обстоятельствах, которые, казалось бы, до некоторой степени извиняют меня, я страшусь признаться в моем поступке полковнику Кэмпбеллу».

— Бедняжка! — вновь воскликнула Эмма. — Она, верно, без памяти любит мистера Фрэнка Черчилла. Иначе бы не согласилась на такое обручение. Чувство оказалось в ней сильнее разума.

— Да, в силе ее любви я не сомневаюсь.

— Боюсь, — вздохнула Эмма, — что я не раз усугубляла ее несчастье.

— Вы, душа моя, делали это без злого умысла. Но, кстати сказать, она, вероятно, имела в виду нечто в этом роде, когда говорила о тех размолвках, на которые и Фрэнк нам давеча намекал. По собственным ее словам, она начала вести себя неразумно — это представляется ей одним из естественных следствий совершенной ошибки. От сознания того, что поступила дурно, она сделалась беспокойна, придирчива, раздражительна, отчего ее общество должно было стать и стало для него тягостным. «Я забывала принимать в расчет, — сказала она, — его природную живость и веселость, его задорный нрав, хотя при иных обстоятельствах все это наверняка очаровывало бы меня так же, как в первую пору нашего знакомства». Затем она заговорила о вас, о том, сколь добры вы были к ней в дни болезни. По румянцу на щеках я догадалась о скрытых причинах ее поведения с вами. Она просила меня при первой возможности передать вам ее безграничную признательность за всякое ваше доброе пожелание и побуждение. Ей очень совестно оттого, что вы не получили должной благодарности от нее самой.