Empire of Liberty: A History of the Early Republic, 1789-1815

Пересекая Аллегенские горы на запад в 1815 году, английский иммигрант Моррис Биркбек был поражен "урбанистичностью и цивилизованностью, которые преобладают в местах, удаленных от больших городов". Американцам, по словам Биркбека, "чужда сельская простота: смущенный вид неловкого деревенщины, столь частый в Англии, редко встречается в Соединенных Штатах". Социальную однородность американцев Биркбек объяснял "влиянием политического равенства, сознание которого сопровождает все их общение и, как можно предположить, наиболее сильно действует на манеры низшего класса". Как будто резкое различие между вежливостью и вульгарностью, характерное для европейского общества, в Америке каким-то образом смешалось и превратилось в одно целое, создав, по словам несчастного Джеймса Фенимора Купера, "суетливые претензии" "благовоспитанного вульгара", который получил свои манеры "из вторых рук, как традиции моды, или, возможно, со страниц романа".21

Американское общество, или, по крайней мере, северная часть американского общества, все больше и больше напоминало то, что Франклин и Кревкер представляли себе в 1780-х годах, - общество, в котором, казалось, не было ни аристократии, ни низшего класса. "Патрицианские и плебейские порядки неизвестны...", - писал в 1810 году федералист, ставший республиканцем, Чарльз Ингерсолл, выводя логику того, что было общепринятой американской мудростью с середины восемнадцатого века. "Роскошь еще не развратила богатых, нет и той нужды, которая классифицирует бедных. Нет никакого населения. Все - люди. То, что в других странах называют населением, компостной кучей, из которой прорастают толпы, нищие и тираны, в городах не встречается; и в стране нет крестьянства. Если бы не рабы юга, - писал Ингерсолл, - там было бы одно сословие".22

Это исключение, мягко говоря, бросается в глаза, но не более бросается, чем более широкое обобщение Ингерсолла. По современным меркам его суждение о том, что Америка стала бесклассовой и состоит из одних рангов, кажется абсурдным. С сегодняшней точки зрения, различия в обществе начала XIX века ярко выражены, причем не только между свободными и порабощенными, белыми и черными, мужчинами и женщинами, но и между богатыми и бедными, образованными и малограмотными. Несмотря на торжество коммерции, многие участники бизнеса, возможно, терпели неудачи так же часто, как и добивались успеха. Люди говорили о том, что они "прогорели" или "разорились": каждый пятый домовладелец мог рассчитывать на то, что хотя бы однажды станет неплатежеспособным.23 И все же понимание удивления и изумления таких наблюдателей, как Ингерсолл, требует серьезного отношения к тому, как северное общество начала Республики создало миф о новом обществе среднего класса, который прославлял его однородный эгалитарный характер.

Конечно, в ранней Республике были большие различия в уровне благосостояния. На Юге были крупные рабовладельческие плантаторы, в то время как большинство фермеров имели мало рабов или не имели их вовсе. Даже на Севере в десятилетия после революции богатство распределялось гораздо более неравномерно, чем до нее.24 Тем не менее не только политические лидеры республиканцев продолжали отстаивать идею эгалитарного общества мелких производителей, но и многие северяне считали, что на самом деле живут в более эгалитарном обществе; и в каком-то смысле они были правы. В конце концов, богатство, по сравнению с рождением, воспитанием, этнической принадлежностью, семейным наследием, благородством и даже образованием, является наименее унизительным средством, с помощью которого один человек может претендовать на превосходство над другим; и именно его легче всего сравнить или преодолеть усилием воли.

С этой точки зрения популярный миф о равенстве в ранней Республике был основан на существенной реальности - но скорее психологической, чем экономической. Британский путешественник Джон Мелиш считал, что большинство северных штатов в 1806 году походили на Коннектикут, где, по его словам, "нет феодальной системы и закона первородства; поэтому здесь нет разросшихся поместий, с одной стороны, и мало кто из занятых в сельском хозяйстве подавлен бедностью, с другой". Однако, несмотря на такое восхваление равенства Коннектикута, Мелиш отметил, что фермы в штате очень неравномерны по размеру и "обычно составляют от 50 до 5000 акров".

Тем не менее, подчеркивает Мелиш, американцы чувствуют себя на редкость равными друг другу. У них "есть дух независимости, и они не потерпят никакого превосходства. Каждый человек осознает свою политическую значимость и не потерпит, чтобы кто-то относился к нему неуважительно. Этот нрав не ограничивается одним рангом; он пронизывает всех и, вероятно, является лучшей гарантией сохранения свободы и независимости страны".25