Эмпузион

Войнич шел по главной улице, еще пустой в столь раннее время, и хотя погода в последние дни несколько испортилась, он маршировал браво, вполне возможно, что и улыбкой на лице, потому что какие-то мужчины, загружающие мешки на телегу, тоже широко улыбнулись ему. Местечко было настолько чистеньким и прибранным, что походило на рисунок с коробки с пряниками, которую он когда-то получил от дяди – красивые, стройные дома, а в окнах кружевные занавески, перед домами оградки, цветочки, плакетки, все ухоженное и убранное, к тому же – созданное полностью под размер человека, наилучшая иллюстрация к столь хлопотному для поляка слову "gemütlich".Несколько домов было построено с мыслью об лечащихся, они хвастались украшенными балконами, эркерами и террасами, некоторые в швейцарском стиле, с деревянными красиво украшенными верандами и крылечками. Мечислава привлекали разбросанные в парке курхаусы. Самый старший из них, названный WeißesHaus (Белый Дом – нем.), насчитывал 20 комнат, и он был первым зданием всего природолечебного заведения, основанного свояченицей доктора Бремера, которая, без особого успеха пробовала здесь, в средине XIX века заниматься водолечением.

Доктор Бремер перенял его у нее, будучи молодым человеком, и ему удалось вылечить здесь несколько первых пациентов. Вальтер Фроммер по существу пополнял знания Войнича о Гёрберсдорфе, и это он подтвердил откровение Августа, что Бремер старался получить государственную концессию на расширение заведения, но ему ее не хотели давать по причине его коммунистического прошлого. Ближе к улице стоял крупный Altes Kurhaus (Старый курхаус – нем.), открытый в 1863 году, в котором было сорок номеров. Возведенный позднее Noues Kurhaus (Новый курхаус – нем.) предлагал пациентам со всего света уже целых семьдесят номеров, а в подвале левого крыла размещалось помещение для ингаляций и души для приема лечебных процедур зимой. Оба здания были искусно соединены застекленным пассажем, в котором устроили зимний сад и читальню. Как установил Войнич, в основном, здесь имелись немецкоязычные журналы, из которых более всего его заинтересовал "Kladderadatsch", иллюстрированный сатирический еженедельник, где публиковали множество забавных рисунков, а чтение анекдотов поправляло ему настроение на целый день, хотя и не все из них он смог понять. Журналы же типа "Kölnische Zeitung" или "Frankfurter Zeitung" он вообще не брал в руки – их читали господа среднего возраста, которые затем обсуждали наиболее важные статьи за чашечкой кофе. Войнич был слишком молод, чтобы по-настоящему интересоваться политикой. То, что творилось внутри него, казалось ему значительно более интенсивным, чем самые драматические политические события в мире. Для поляков был журнал "Czas" ("Время"), зачитываемый до дыр, причем, у какого-то из пациентов была ужасная привычка подчеркивать карандашом целые предложения, из-за чего журналом потом вообще нельзя было пользоваться. Из польских авторов Войнич обнаружил несколько книг Крашевского и "Язычницу" некоей Нарцизы Жмиховской – поначалу он схватился за нее, но через пару дней возвратил на полку; романов читать не мог. Вот не мог попросту сконцентрироваться на чем-то столь неестественном. Каждый, кто дарил книги этой санаторной библиотеке, вписывал на титульную страницу свое имя и фамилию. "Язычница" ранее принадлежала какой-то Францишке Уляницкой, а вот Крашевский – Антони Больцевичу

Книжки записывал молодой мужчина, чуть ли не парень, по имени Томашек. Тот самый, который столь внимательно глядел на Войнича во время заупокойной службы. Из-за очков с толстыми стеклами он мог считаться книжной молью и, по-видимому, потому его и назначили в библиотеку. Он был родом из Чехии и, похоже, каким-то родственником Сидонии Патек. По каким-то причинам всякий раз, когда Войнич приходил за книгами, этот рассеянный библиотекарь настойчиво присматривался к нему, а однажды, по причине невнимания и того, что засмотрелся на Мечислава, он даже перевернул стойку с газетами. Войничу все это было крайне неприятно, и он старался избегать этого человека. Он выжидал мгновения, когда Томашеку необходимо было заняться чем-то другим, и он сам себе тогда менял книги и газеты, записывая названия в карточку.

Как-то раз Томашек подошел к нему, когда Войнич приглядывался к портретам писателей, которыми были украшены стены санаторной библиотеки. У большинства из них имелись бороды, все они выглядели весьма достойно. Томашек же встал сбоку и как бы слегка за его спиной. И вот тут случилась странная вещь, которая еще сильнее отвратила Войнича от этого беспокоящего его персонажа. Парень начал говорить шепотом, с чешским акцентом, к тому же вздыхая и растягивая гласные так, что Войнич даже не мог быть толком уверен – а правильно ли он библиотекаря понял.