Энские истории

Впрочем, нет. Один из жителей Энска резко выделялся на общем фоне. Я всегда его любила, люблю и буду любить всю жизнь. Он — самый умный, смелый и красивый. Ему недавно исполнилось пятьдесят, но он по-прежнему подтянутый, бодрый и загорелый; даст сто очков вперед любому юноше. Даже наметившаяся лысина (пора уже, что поделаешь!) его нисколько не портит. У него большие, сильные и очень мягкие руки; твердый подбородок, серые глаза и седые волосы на широкой груди.

Он мог бы рекламировать старый выдержанный коньяк; потому что сам — как коньяк: выдержанный, тонкий и благородный.

К сожалению, я никогда не смогу выйти за него замуж, несмотря на то, что он вдовец.

Не буду вас интриговать: это мой отец, Оскар Пинт; человек, известный всему Энску. Некоторым даже слишком хорошо известный: он — начальник энского уголовного розыска.

Я — его единственная дочь. Говорят, что внешне я — вылитая красавица-мама, а характером — в отца. Может быть, и так. Даже скорее всего, что так, иначе я бы не выбрала такую необычную профессию. Но это не имеет отношения к делу.

Отец всегда был влюблен в свою работу. Он мог целыми сутками пропадать в отделе, или выезжать на место происшествия, или руководить задержанием — одним словом, настоящий фанатик сыска.

Неудивительно, что люди, работавшие под его началом, мало чем от него отличались — разве только возрастом да чинами. Отцу удалось создать крепкую команду единомышленников: сильных, волевых, целеустремленных и честных.

Отца очень уважали и даже немного побаивались. Но, главное — любили. У нас дома постоянно собирались его подчиненные. Нет, отец никогда не называл их так; он говорил — "сотрудники", "друзья" или просто "ребята".

Вот, пожалуй, с этого и нужно начать.

* * *

Самым красивым был, конечно же, Илья. Илья Иванцов. Высокий, темноволосый, голубоглазый. За ним постоянно волочился длинный шлейф разнообразных сплетен и слухов, повествующих о его многочисленных амурных приключениях. Я относилась к этим слухам скептически: именно многочисленность любовных похождений вызывала наибольшие сомнения — ведь в противном случае выходило, что вниманием Ильи так или иначе были охвачены все существа женского пола в городе Энске, включая бронзовый бюст дважды Героини Социалистического Труда Кругловой, установленный на площади перед ткацкой фабрикой еще в застойные годы; и даже саму Круглову, заметно отличавшуюся от своего скульптурного изображения далеко не в лучшую сторону. Но я не думаю, что между ними что-то было: ни с бронзовой, ни с мясной ипостасью выдающейся ткачихи.

По крайней мере, между нами — точно ничего не было. Или почти ничего. Хотя я ему, конечно, нравилась. И даже очень. Да он этого и не скрывал. Однако Илья никогда не позволял себе и сотой доли того, что приписывала ему молва в отношениях с другими женщинами; разумеется, авторитет отца играл далеко не последнюю роль.

Тем не менее, Илья почему-то считался моим женихом.

Как, впрочем, и Николай. Коля, Коленька, Николенька Крайнов. Я всегда удивлялась, как человек с таким милым лицом и с такой нежной белой кожей может работать в уголовном розыске. Коротко стриженый блондин, очень светлый, почти альбинос, с пухлыми влажными губами цвета спелой земляники. У него были маленькие белые руки — прямо как у девушки. И тем не менее, ангельский облик не мог никого обмануть — в посадке головы, развороте плеч, походке, в каждом движении и жесте чувствовались сила, упорство и привычка доводить любое дело до конца. Он больше делал, чем говорил, зато ни в одном из его слов сомневаться не приходилось. Каждое утро, в любую погоду, ровно в шесть ноль-ноль Коля выбегал из дому в сопровождении Рекса — пса беспородного, но очень умного и преданного. Они пробегали десять километров, после чего Николай целый час посвящал силовой тренировке — бросал всякие "железки".

Однажды Коля пришел к нам в гости, достал новую записную книжку из кожи какого-то дорогостоящего гада, открыл на букву "П" и протянул мне: попросил написать адрес, телефон, дни рождения и именин. Безусловно, он и так знал все это — наизусть, но очень хотел, чтобы я написала сама. Я не отказала.

А вот Сашу я воспринимала как "их друга". Он не выделялся ни внешностью, ни характером. Плотный, коренастый, с глазами неопределенного цвета, для меня он был "вещью в себе". Правда, папа много раз повторял, что "Сашка Беленов — опер, каких поискать: серьезный, вдумчивый, трудолюбивый, с мертвой хваткой и великолепной интуицией". Он замечательно собирал улики: все знали, что если на место происшествия выезжал Беленов, то больше там делать нечего — уж этот-то ничего не пропустит.

Все трое были не разлей вода. И я их любила — как друзей. Они тоже меня любили — я это знала наверняка. Штука заключалась в том, что они меня любили гораздо более нежно.

* * *